Александр Башлачёв - Человек поющий
Шрифт:
Ставили на чудо — выпала беда.
По оврагу рыщет бедовая шайка — Батька-топорище да мать моя — нагайка.
Ставили артелью — замело метелью.
Водки на неделю, да на год — похмелья. Штопали на теле. К ребрам пришивали.
Ровно год потели — ровно час жевали.
47 Часто автор пел «...сталинные шпоры».
Пососали лапу — поскрипим лаптями.
К счастью по этапу. К свету — под плетями.
Веселей, вагоны! Пляс да перезвоны...
Кто
Вдоль стены бетонной — ветерки степные.
Мы тоске зеленой — племяши родные.
Нищие гурманы. Лживые сироты
Да горе-атаманы из сопливой роты.
Приоткрой окно нам, мальчик равнодушный!
Мы снежок припомним
там, где будет душно.
Вспомним зиму нашу — снежные кафтаны69.
...Вслед крестами машут сонные курганы.
Октябрь 1984 (Приводится по распечатке Людмилы Воронцовой, 1984)
Некому берёзу заломати /
Окно в Европу
Уберите медные трубы!
Натяните струны стальные,
А не то сломаете зубы Об широты наши смурные.
В одной из редакций после этой строфы была еще одна: «А хрен на нас управа! Поезд без дороги! / Только нам и славы, что кованые блохи. / Только и подарков то, что не отняли. / А мертвому припарки, как живым медали». Звучит на записи «Песни шёпотом» (Череповец, ноябрь 1984).
В более поздней редакции первые три строки этой строфы выглядят так: «А мертвякам припарки, как живым — медали. / Только и подарков — то, что не отняли. / Нашим или вашим липкие стаканы?» Строфа приводится по правленной автором распечатке.
Искры самых искренних песен Полетят как пепел на плесень.
Вы всё между ложкой и ложью,
А мы всё между волком и вошью.
Время на другой параллели Сквозняками рвётся сквозь щели,
Ледяные черные дыры —
Окна параллельного мира.
Вы нам — то да сё, трали-вали.
Мы даём ответ — тили-тили70.
Вы для нас подковы ковали.
Мы большую цену платили.
Вы снимали с дерева стружку.
Мы пускали корни по новой.
Вы швыряли медну полушку Мимо нашей шапки терновой.
А наши беды вам и не снились.
Наши думы вам не икнулись.
Вы б наверняка подавились.
Мы же — ничего. Облизнулись...
Лишь печаль-тоска облаками Над седой лесною страною.
Города цветут синяками.
Да деревни — сыпью чумною.
Кругом — бездорожья траншеи.
Что, к реке торопимся, братцы?
70 В более поздней редакции две первые строки этой строфы вы глядят так: «Через пень колоду сдавали / Да окно решеткой крестили».
Стопудовый камень на шее.
Рановато, парни, купаться...
Хороша студёна водица,
Да глубокий омут
Не напиться нам, не умыться,
Не продрать колтун на ресницах.
Вот тебе обратно тропинка И петляй в родную землянку.
А крестины там, иль поминки —
Всё одно там пьянка-гулянка.
Если забредёт кто нездешний —
Поразится живности бедной,
Нашей редкой силе сердешной Да дури нашей злой-заповедной.
Выкатим кадушку капусты.
Выпечем ватрушку без теста.
— Что, снаружи — всё ещё пусто?
А внутри по-прежнему тесно...
Вот тебе медовая брага — Ягодка-злодейка-отрава.
Хочется — качайся налево.
Хочется — качайся направо71.
71 В более поздней редакции автор заменил предыдущие две строки строфы на: «Вот тебе, приятель, и Прага. / Вот тебе, дружок, и Варшава». Леонид Парфёнов поясняет: «Эти строки появились из моих рассказов о поездке в Польшу. Это намекало, соответственно, на ввод танков в Чехословакию в 1968-м и на военное положение в Польше, которое было введено 13 декабря 1981-го и тогда еще сохранялось, чему я был свидетелем. Но намек был слишком явный, и он смягчал».
Вот и посмеёмся простуженно.
А об чем смеяться — неважно.
Если по утрам очень скучно,
А по вечерам — очень страшно.
Всемером ютимся на стуле.
Всем миром на нары-полати.
Спи, дитя моё, люли-люли.
Некому берёзу заломати.
Октябрь 1984
(Приводится по правлен ной автором распечатке)
Музыкант74
С восемнадцати лет Он играл что попало
Для крашеных женщин и пьяных мужчин.
Он съедал в перерывах по паре холодных котлет. Музыкант полысел.
Он утратил талант.
Появилось немало морщин.
Он любил тот момент,
Когда выключат свет и пора убирать инструмент.
А после игры,
Намотав на кулак электрические шнуры,
Он вставал у окна.
И знакомый халдей приносил ему рюмку вина.
73 Эта строфа на известных записях отсутствует.
74 Песня посвящена Вячеславу Кобрину и группе «Рок-Сентябрь».
Он видел снег на траве.
И безумный оркестр собирался в его голове. Возникал дирижер.
Приносил лед-минор и горячее пламя-мажор.
Он уходил через черный ход.
Завернув килограмм колбасы В бумагу для нот.
Он прощался со мной.
Он садился в трамвай.
Он, как водится, ехал домой.
И из всех новостей Самой доброй была Только весть об отъезде детей.
Он ложился к стене.
Как всегда повернувшись спиной к бесполезной жене. И ночью он снова слышал Эту музыку...
Наутро жена начинала пилить его Ржавым, скрипучим смычком.