Александр Беляев
Шрифт:
Другой бы смирился, пристыженный, но Назарыч сдаваться не собирался.
«И после долгого, напряженного раздумья ему, наконец, пришла в голову счастливая мысль.
— Что ж, мобилизуем и мы свое предприятие, — шептал он с лукавой улыбкой, — будем работать на оборону!»
Далее, естественно, следует ожидать развеселую историю о том, как ловкий пройдоха дурачил доверчивую публику.
Поскольку рассказ напечатан в рождественском номере газеты, то и время действия должно соответствовать событию:
«Вечером, в Рождественский Сочельник, в подвале квасника Назарыча собралось всего четверо слушателей: солдатка-дворничиха, — та самая, что рассердилась на трех жен-пустынножительниц, ее свекор, полуглухой, высокий, сухопарый старик, пароходный повар Иван Потапыч и пароходный буфетчик Кольчиков.
Потапыч, маленький, кругленький, с пуговкой вместо носа, живой, как ртуть, был давнишним приятелем Назарыча, который в шутку называл его „Пот о пыч“.
— Ну, что, Потопыч, еще не потоп на своем дырявом пароходе? <…>
Иногда Назарыч называл своего приятеля-повара Ефросином, за его крайнюю любовь к житию преподобного Ефросина. Любовь же эта основывалась на том, что Ефросин, так же, как и Потапыч, был поваром. <…>
Буфетчик
К Назарычу Кольчиков согласился идти только потому, что… по случаю Сочельника закрыт кинематограф „Грезы“.
Мужчины уселись вокруг стола, дворничиха, сложа руки на груди, стояла у стены.
Керосиновая лампа, висевшая над столом, освещала красивую голову Назарыча, с целой гривой седых волос, правильными, крупными чертами лица и густой бородой. Это был „лик“, исполненный древнего русского „благообразия“. <…>
— Это что ж, — с улыбкой недоверия спросил буфетчик, — тут ответы на все случаи жизни, — вроде как бы оракул? <…>
— Здесь, — спокойно ответил Назарыч буфетчику, поглаживая ладонью раскрытую Библию, — в сих богодухновенных книгах есть все случаи не только жизни, но и смерти человеческой.
— Ну вот, к слову сказать, как святые писатели говорят насчет… — буфетчик запнулся, но потом твердо проговорил, — насчет закрытия винополии?
Повар даже со стула привскочил.
— Ну и дурак! <…>…очень интересна святым писателям винополия твоя!»
«Винополия» — это, понятное дело, «монополия». Так назывались казенные лавки, торговавшие водкой; исключительное право на торговлю этой разновидностью «хлебного вина» Российское государство присвоило себе. А как только началась война, торговля спиртным в России была запрещена и «монопольки» закрылись.
«— Есть и про винополию, — спокойно сказал Назарыч, будто ожидавший такого вопроса. — Слушайте, что говорит пророк: „Пробудитесь, пьяницы, и плачьте и рыдайте все пьющие вино о виноградном соке, ибо он отнят от уст ваших“!
Буфетчик с удивлением и недоверием заглянул в Библию. Назарыч показал ему пятый стих первой главы пророка Иоиля.
— Совершенно верно! — смущенно проговорил буфетчик и прочел сам следующий стих: „ибо пришел на мою землю народ сильный бесчисленный“…
— Это немцы! — не удержался Потапыч. — Как немцы пришли, так и вину крышка. Что, получил? — обратился он торжествуя к буфетчику, раскачиваясь на стуле и потирая колени руками. — Ну, а как там по части спекуляции да взяточничества? Тоже, чай, прописано?
На этот раз Назарыч немного замешкался, но и тут не посрамил себя. „Пророк Михей, глава седьмая. Так“, — проговорил он про себя.
— Не стало милосердных на земле, — начал Назарыч сильным, обличительным голосом, будто дух древнего пророка, который не боялся говорить правду в глаза народу и сильным мира сего, пробудился в нем.
— Нет правдивых между людьми: все строят ковы, чтобы проливать кровь…
— Работают, значит, на оборону, — шепотом пояснял повар.
— …Каждый ставит брату своему сеть. Руки их обращены к тому, чтобы делать зло…
— Это всё про спекулянтов! — не унимался буфетчик.
— …Начальник требует подарков…
— Начальники станций, значит, понимаем!
— …и судья судит за взятки, а вельможи высказывают злые хотения души своей и извращают дело. Лучший из них — как терн, и справедливый — хуже колючей изгороди…
— Взять хотя бы нашего капитана, — вдруг с необыкновенной горячностью перебил Назарыча повар. — Сущий терн, так и лезет, так и цепляется почем зря!»
Комический эффект достигается просто — возвышенные слова Писания слушатели воспринимают, как откровение о собственных бытовых невзгодах. Прием прост, но безотказен.
«— А что, про удушливые газы тоже есть? — вошел во вкус буфетчик.
Назарыч открыл Апокалипсис.
— Слушайте! „Так видел я в видении коней и на них всадников, которые имели на себе брони огненные, гиацинтовые и серные; головы у коней, как головы у львов, и изо рта их выходил огонь, дым и сера. От этих трех язв, от огня, дыма и серы, выходящих изо рта их, умерла третья часть людей…“
— Будто бы от газов меньше померло, — усумнился буфетчик.
— Так война-то еще не кончилась, — возразил ему повар. — А ты подожди, еще такую вонь придумают, что, может, и тут нам с тобой носы затыкать придется!
— Всё должно исполниться, — наставительно произнес Назарыч, — ни одна буква не прейдет. И всё предсказано, всё предопределено. Предсказана и дороговизна, когда горсть пшеницы будет стоить столько же, сколько дневная плата поденщику, предсказаны в Откровении и карточки на продукты продовольствия. В тринадцатой главе прямо сказано, что никто, ни малый, ни великий, ни богатый, ни бедный не в состоянии будет ни продать, ни купить, не имея на руке „начертания“, то есть, значит, карточки на покупку или разрешения на продажу».
И тут рассказ словно надламывается:
«Сидевший всё время неподвижно полуглухой старик вдруг неожиданно спросил скрипучим голосом:
— А насчет конца войны ничего не слыхать?
Потапыч заерзал на стуле от досады, что такой интересный вопрос не ему первому пришел в голову.
— Об этом в Откровении сказано трижды, и везде указана совершенно точная цифра. В главе одиннадцатой сказано, что язычники будут попирать святой город сорок два месяца, и дальше, что два свидетеля будут пророчествовать тысячу двести шестьдесят дней. Сочти. Сорок два месяца, как и тысяча двести шестьдесят дней, составляют ровно три с половиной года. Это и есть время войны. Теперь считай дальше-то. Война когда началась?
— Мубилизация к самому Илье Пророку объявлена, — отозвалась солдатка, которая твердо помнила этот день, стоивший ей стольких слез.
— Так. Стало быть в июле четырнадцатого года. Да три с половиной. Выходит, что война кончится к январю восемнадцатого.
— Когда? — недослышал дед.
— Двадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года, — отчеканил повар.
Дед помотал головой.
— Хватит ли животов-то? — проскрипел он.
Наступило молчание».
Только что мы были свидетелями юмористической сценки — пришедшие для нехитрого развлечения задают вопросы, не испытывая никакого доверия к ответам. Но вдруг задан самый главный вопрос и всех словно накрыло ледяным крылом из будущего. Шутки кончились. И мы знаем это лучше, чем автор рассказа, его персонажи и читатели 1916 года.
Потому что для России Первая мировая действительно закончилась в 1918 году. Правда, мирный договор с Германией был подписан лишь 3
Но теперь все хотят заглянуть еще дальше.
«— Ну, а дальше-то что? — задумчиво спросил Кольчиков. <…> — <…> После войны-то что?
— А дальше придет великий день гнева Божьего! — пророчески произнес Назарыч, поднимая вверх указательный палец. — Исполнились пророчества, свершились времена. Восстал народ на народ и царство на царство, были глады и моры, и знамения небесные, и лжепророки. „Се гряду скоро и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его“. Горе, горе живущим на земле! В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них…
Назарыч… встал. Свет лампы ярко освещал его седые пушистые волосы. На темном фоне они светились, будто сияние исходило от чела его. Глаза его горели. Весь он был похож на древнего пророка, посланного призвать людей к последнему покаянию.
<…> Солдатка колотилась мелкой дрожью и тихо шептала: „Господи спаси, Господи спаси“… Потапыч ерзал на стуле, тяжело вздыхал и пожимался, будто его окатывали то холодной, то горячей водой, буфетчик устремил неподвижный взор на лицо Назарыча; в этом взоре отражался страх и глубокое внимание; от прежнего недоверия не осталось и следа. Даже дед приложил руку к уху, чтобы лучше слышать жуткие, но притягательные, как бездна, слова Апокалипсиса.
Уже нет убогого подвала, с кислым запахом кваса и коптящей лампой, всё унеслось куда-то в темную бездну… и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь, и звезды небесные пали на землю… и небо скрылось, свившись, как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих…
Вот конь рыжий. Сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга, вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, ад следует за ним, а вот и сам страшный таинственный зверь, с семью головами и десятью рогами, выходящий из бездны морской. Он подобен барсу. Ноги у него, как у медведя, а пасть, как у льва…
Голос Назарыча звучал, как труба ангела, возвещающая о грозном Пришествии.
— „И услышал я из храма громкий голос, говорящий семи ангелам: идите и вылейте семь чаш гнева Божия на землю“… И вот, выливают ангелы чаши свои, и начинают мучить людей язвы, огонь и звери, и бесовские духи… Седьмой ангел вылил чашу свою на воздух… от Престола раздался громкий голос: свершилось! И произошли молния, громы и голоса, и великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле.
— Такое землетрясение, — слышится громовой голос Назарыча, — так[ое] великое!..»
Вот оно как! Что там дата конца войны, числа и сроки… Беляев провидел такое, для чего и слова-то нашлись только в Апокалипсисе.
И исполняются пророчества эти немедленно:
«Вдруг страшный удар потряс весь подвал Назарыча, — точно своды небесные обрушились. Задребезжали стекла в окнах, пламя лампы заметалось, как в предсмертной судороге, солдатка истерически крикнула, слушатели побледнели…»
И, наконец, — долгожданное разоблачение!
«Когда волнение немного улеглось и все убедились в своей целости, послышался такой обычный, знакомый, простой голос Назарыча:
— Это, наверно, большая бутыль с квасом не выдержала!
Назарыч подошел к корзине, из-под которой уже расползалась по каменному полу темная лужа.
— Так и есть! — произнес он, почему-то виновато улыбаясь.
Рассеялись страшные призраки.
Всем стало как-то неловко, что разорвавшуюся бутыль с квасом они приняли за гром от пролитой чаши гнева Господня.
Гости стали поспешно прощаться с Назарычем, у которого так и застыла на лице виноватая улыбка».
Ну что? А вы уже поверили! Не было ничего… Не было, нет и не будет! Небеса как стояли, так и стоят. И не гнев Господень подвал залил, а квасное сусло. Эх, сунуть бы вас, легковерных, мордой в эту лужу!..
Такой была бы мораль и нехитрая идея рассказа, если забыть, что написал его Александр Беляев. Завзятый, знаете ли, театрал…
И вспоминаются Чехов Антон Павлович, пьеса «Чайка» и ее финал…
« Направо за сценой выстрел; все вздрагивают.
Аркадина (испуганно).Что такое?
Дорн. Ничего. Это, должно быть, в моей походной аптеке что-нибудь лопнуло. Не беспокойтесь. ( Уходит в правую дверь, через полминуты возвращается.)Так и есть. Лопнула склянка с эфиром. ( Напевает.) „Я вновь пред тобою стою очарован…“
Аркадина( садясь за стол). Фуй, я испугалась. Это мне напомнило, как… (Закрывает лицо руками.) Даже в глазах потемнело…
Дорн( перелистывая журнал, Тригорину). Тут месяца два назад была напечатана одна статья… письмо из Америки, и я хотел вас спросить, между прочим… ( берет Тригорина за талию и отводит к рампе) так как я очень интересуюсь этим вопросом… ( Тоном ниже, вполголоса.)Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился…
Занавес» [166] .
166
Чехов А. П.Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. М., 1974–1982. Т. 13 (1978). С. 60.
А это значит, что все случилось на самом деле — и небеса рухнули, и чаша гнева пролилась, и лопнул, как склянка с эфиром, сосуд скудельный — человек, и небо стало, как власяница, и вода сделалась, как кровь.
У беляевского рассказа двойное дно. Оттого и бродит по лицу Назарыча виноватая улыбка. Он открыл людям нежеланную для них правду, и гром небесный был знамением истинности сказанного. Но люди напуганы ликом послевоенного грядущего, которое страшнее войны. И, жалея людей, Назарыч списывает все на действие квасных паров…
Сколько было попыток объявить Беляева экстрасенсом, мистиком, контактёром, на худой конец — пророком. Наглая, глупая и отвратительная ложь от незнания… И зачем лгать, когда все так просто и ясно. Кто он был? Господи! Да всего-то лишь гений.
Глава одиннадцатая
БЕГ
Лишь в 1941 году у писателя наконец появился биограф: местный репортер С. Головко тиснул в пушкинской газетке соответствующий очерк.
И вот что рассказано о рождении таланта: