Александр Беляев

Бар-Селла Зеев

«Редактор почему-то хотел снять из предисловия Ваше упоминание о послесловии проф. Н. А. Рынина. Я указал, что в отдельной приписке Вы просили о Рынине непременно оставить и что поэтому без Вашего согласия я не могу допустить такого сокращения. — Мне, признаться, самому непонятно, почему во втором издании целиком снимается п[осле]редисловие Рынина. Объяснение редактора — „оно просто не нужно“ — не совсем удовлетворяет меня. Ведь читатель 2-го издания будет новый.

Редакция дала рукопись 2-го издания на научную редакцию Я. И. Перельману. Это я тоже считал совершенно излишним после того, как роман просмотрен Вами и исправлен мною по Вашим указаниям. Кстати, об этих указаниях. Я хотел снять все об Эйнштейне, но редактор решил оставить — его теория-де не опровергнута и других взамен ее равноценных нет.

Так всякий роман — и его судьба — являются равнодействующей нескольких сил…» [340]

340

Архив

РАН (Москва). Ф. 555. Оп. 4. Д. 91а. Л. 13.

Восстановить контуры драмы несложно: Перельман хочет выжить Рынина из книги и заменить его послесловие своим. Мало того, требует, чтобы и следа рынинского в книге не осталось, чтобы и из предисловия Циолковского всякое упоминание о Рынине изъяли! И издательство эти требования уже приняло!.. А Беляев упорствует, ссылается на «отдельную приписку» Циолковского (ту самую, к предисловию — «Прошу не выбрасывать о Рынине»!)…

И Рынина удалось отстоять! Конечно, не без урона — предисловие его заставили написать заново [341] . Наверное, чтобы оправдать наличие «научного редактора»… Но это все равно победа, да к тому же — малой кровью.

341

Письмо Беляева Циолковскому от 20 июля 1935 года: «Второе издание… находится уже в верстке. <…> Н. А. Рынин дает предисловие, написанное наново. — как говорил мне редактор Мишкевич» (Архив РАН (Москва). Ф. 555. Оп. 4. Д. 91а. Л. 13).

* * *

Первые главы «Звезды Кэц» появились в ленинградском журнале «Вокруг света» в феврале 1936 года — через полгода после смерти Циолковского. И мир, описанный в романе, — это сплошной триумф его проектов. Не пропущено ни одного:

«В Москве мы пересели на полуреактивный стратоплан Циолковского, совершающий прямые рейсы Москва — Ташкент.

Эта машина летела с бешеной скоростью. Три металлические сигары соединены боками, снабжены хвостовым оперением и покрыты одним крылом — таков внешний вид стратоплана. <…>…пассажиры и пилоты помещаются влевом боковом корпусе, в правом — горючее, а в среднем — воздушный винт, сжиматель воздуха, двигатель и холодильник; <…>…самолет движется силой воздушного винта и отдачею продуктов горения. <…>…мы зашли в герметически закрывающуюся кабину и уселись на очень мягкие кресла.

Самолет побежал по рельсам, набрал скорость — сто метров в секунду — и поднялся на воздух. Мы летели на огромной высоте, — быть может, за пределами тропосферы, — со скоростью тысяча километров в час. И говорят — эта скорость не предельная.

Не успел я как следует усесться, а мы уже оставили позади пределы РСФСР» [342] .

342

Здесь и далее цит. по: Беляев А.Звезда Кэц. М.; Л.: Детиздат, 1940.

С самолета на поезд:

«Ташкента я не успел рассмотреть. Мы молниеносно снизились на аэродроме и уже через минуту мчались на автомобиле к вокзалу сверхскорого реактивного поезда — того же Циолковского. Этот первый реактивный поезд Ташкент — Андижан по скорости не уступал стратоплану.

Я увидел длинный, обтекаемой формы вагон без колес. Дно вагона лежало на бетонном полотне, возвышающемся над почвой. С обеих сторон вагона имелись закраины, заходящие за бока полотна. Они придавали устойчивость на закруглениях пути.

Я узнал, что в этом поезде воздух накачивается под днище вагона и по особым щелям прогоняется назад. Таким образом, вагон летит на тончайшем слое воздуха. Трение сведено до минимума. Движение достигается отбрасыванием назад воздушной струи, и вагон развивает такую скорость, что с разгона без мостов перепрыгивает небольшие реки.

<…> За окнами ландшафт сливался в желтовато-серые полосы. Только голубое небо казалось обычным, но белые облака бежали назад с необыкновенной резвостью».

И затем — «полчаса до отлета дирижабля», понятно — Циолковского:

«Этот металлический гигант из гофрированной стали должен был нас доставить в город Кэц. Мы добежали до причальной мачты, быстро поднялись на лифте и вошли в гондолу.

<…> Скорость — всего двести двадцать километров в час. Ни качки, ни тряски и полное отсутствие пыли. Мы хорошо пообедали в уютной кают-компании».

Из города Циолковского герои улетают на звезду Циолковского и там — смотрят кино:

«Равнина. Тракторы возделывают землю. Чернокожие трактористы сверкают белыми зубами в веселой улыбке. На горизонте многоэтажные

дома, густая зелень садов. „Тропики прокормят миллионы людей… Идея Циолковского претворяется в жизнь…“

„Как, и здесь Циолковский? — удивляюсь я. — Сколько же идей успел он заготовить впрок будущему человечеству!“

И, словно в ответ на эту мысль, я увидел другие картины великой переделки Земли по идеям Циолковского.

Превращение в оазисы пустынь путем использования энергии Солнца; приспособление под жилье и оранжерейное „озеленение“ доселе неприступных гор; солнечные двигатели, машины, работающие силой приливов, отливов и морских волн; новые виды растений, которые используют больший процент солнечной энергии…»

Доискиваясь тайного смысла «Звезды Кэц», один из новейших критиков решил, что, поскольку роман «написан в форме записок главного героя», можно рассматривать его «в качестве ответа Е. И. Замятину», то есть как полемику с антисоветской замятинской антиутопией «Мы» [343] . Основания у этой гипотезы нет ни малейшего. «Звезда Кэц», конечно, полемична, но спорит Беляев не с Замятиным, а с привычным (в том числе и ему самому) шаблоном приключенческого романа. Прозрачное указание на это: заголовки глав, чья демонстративная авантюрность — «Встреча с чернобородым», «Я становлюсь сыщиком», «Неудавшаяся погоня»… — находится в резком контрасте с содержанием. Герой, скромный биолог, всецело увлечен замедлением созревания плодов, дабы обеспечить ритмичную работу консервных заводов, и готовится к командировке в Армению. А вот чего он органически не приемлет — это всякого рода приключений. И вдруг оказывается, что совсем рядом с его спокойным миром, буквально рукой подать, разместился мир иной — немыслимых скоростей и космических полетов. Но, в конце концов, выясняется, что ничего принципиально иного в том мире нет — та же научная работа, те же лаборатории, те же командировки — только и разницы, что не в Армению, а на Луну. Благополучно разрешаются и все прочие неурядицы — безответная любовь оказывается обоюдной, соперничество — мнимым, а злоба и неприязнь — психической болезнью, от которой лечат. Короче, обычный производственный роман, пришедший на смену прежней фантастике со всеми ее гениями, злодеями, тайнами и приключениями. До такой степени производственный, что даже совершенное героем великое открытие — жизнь на Луне (вспомним Николая Толстого и его очерк «Обитаема ли Луна?» — ответ положительный!) ни разу более в романе не упоминается… Не придумал, знать, герой, как превращать лунную флору в силос!

343

Николаев Д. Д.Русская проза 1920—1930-х годов: Авантюрная, фантастическая и историческая проза. М., 2006. С. 442.

В чем разница между «Прыжком в ничто» и «Звездой Кэц»? В обоих произведениях взяты за основу идеи Циолковского (хотя бы в их техническом аспекте). Время действия — будущее. Но герои «Прыжка» живут в ожидании революции, а в «Звезде Кэц» даже слова такого — «революция» — никто не произносит. Отличия и в том, где происходят события до отбытия в космос: в «Прыжке» — это довольно неконкретный Запад, а герои «Звезды» ни разу не пересекают границы СССР (о том, что происходит в остальном земном мире, они узнают из киножурнала). В этом-то и суть: «Прыжок в ничто» относится к фантастике революционной (мировая революция), а «Звезда Кэц» — к фантастике советской.

А теперь несколько слов о названии романа.

Первоначально Беляев намеревался (и 20 июля 1935 года известил об этом Циолковского) назвать роман «Вторая Луна». Но, видимо, вовремя спохватился: так назывался «астрономический роман» американского писателя Артура Трэна. Написанный в 1917 году роман этот (в оригинале: «The Moon maker») уже через пять лет был переведен на русский и опубликован в журнале «В мастерской природы», а в 1924 году вышел в Ленинграде отдельной книгой и с предисловием Перельмана.

Но и название «Звезда Кэц» (именно «Кэц», а не «КЭЦ», как принято в новейших изданиях) тоже могло быть подсказано, на что легко отыскать косвенное указание в самом романе: головокружительные космические приключения главного героя Артемьева начинаются со случайной встречи с чернобородым непоседой по фамилии Палей. Фамилия не из самых распространенных. Но именно ее носил неутомимый обозреватель научной фантастики, написавший, в частности, рецензию на «Прыжок в ничто» (довольно кислую), но в дальнейших статьях (их он написал не менее десятка) смирившийся с тем, что Беляев — один из главных советских фантастов. А кроме того, весьма молодой в ту пору (а век ему был отпущен неправдоподобно долгий — 103 года) Абрам Палей и сам сочинял фантастику, в частности, в 1930 году выпустил в Харькове повесть о космическом полете советских комсомольцев. Вместо Луны шальная ракета забрасывает экипаж на астероид Церера. Космические робинзоны отстраивают дом-коммуну, попутно переименовав Цереру в Ким — тогдашнее официальное название комсомола: Коммунистический интернационал молодежи. Повесть так и называлась: «Планета Ким».