Александр Благословенный
Шрифт:
Монах молится, стоя на коленях в жидкой грязи.
Темная компания дуется в буру засаленными картами.
Два крестьянина с истомленными иконописными лицами ведут меж собой тихий разговор.
— Звонки бубны за горами! — вздыхает один.
— Худо было дома, а все дом родной…
Из глубины берега появились три крепких мужика с веслами: два брата и моложавый отец.
— А
— Полтину! — горько вздыхает один из крестьян. — С семьи — три целковых. Это же телушку можно купить.
— Онисим! — звучит чей-то голос. — Айда в струг!
— Не можу, Петро, капитал не дозволяет!
— Вот аспиды! — говорит какая-то баба. — Полтину за перевоз! Да я и вся-то столько не стою.
Офеня, прасол и два богомольца просунулись к перевозчикам.
— Держи! — зло сказал богомолец и сунул деньги старшому. — От храма крадешь.
— Господь с полтины не обедняет, — равнодушно отозвался тот.
Волнуется береговой люд, и все же желающих переправиться на струге не больно много: отпугивает цена.
Высокая худая старуха подошла к перевозчику и сунула ему целковый.
— За меня и вон за ту кормящую, — ткнула костлявым пальцем в сторону матери с орущим младенцем на руках.
Кудлатый мужик с рваными ноздрями, дувшийся в буру, перемигнулся с сообщниками и не спеша поднялся. Двое оглоедов последовали его примеру. Они подошли к высокой старухе: атаман спереди, два других сбоку — и отрезали ее от толпы. Наступая, они оттеснили ее к краю урывистого берега, о который колотились волны.
— Гони мошну! — сказал атаман, и в руке его блеснул нож.
— Побойтесь Бога, добрые люди! — сказала старуха. — Откуда у богомолки мошна?
Острые глаза атамана ощупали лицо женщины, полускрытое платком.
— Ты ряженая! — проговорил он.
Рука его рванулась к горлу старухи и вырвала из-за пазухи золотой крестик.
— Только с жизнью, — сказала та. — Символ веры.
— Устала жить? — Щербатый рот насмешливо оскалился. Он затянул золотую цепочку вокруг дряблого
Рука атамана поудобнее перехватила нож. Старец отстранил богомолку и шагнул навстречу ножу. Склещились ножевые глазки каторжника с линяло-синими, будто исплаканными очами безоружного старика.
Чудесное превращение совершалось на глазах каторжника: исчезал седобородый старец с изможденным лицом и возникал… блистательный шлемоносный император Александр Благословенный на дымном поле только что завершившейся победно брани.
Император делает шаг вперед и прикрепляет Георгиевский крест к груди израненного, с перевязанной головой молодого солдата.
Нож выпал из руки, атаман опустился на колени, по грязным щекам катились слезы.
Грустно и понимающе глядел на него старик. Как бы прощая и прося об ответном прощении, склонилась перед беглым каторжником — некогда бесстрашным русским солдатом — гордая голова.
Каторжник отполз на коленях, вобрал в свой темный взор высящуюся над ним фигуру, свистнул в три пальца и прянул во тьму.
Александр обернулся: рослая старуха, которую он защитил, стояла рядом. Она опустила платок.
— Елизавета, — сказал Александр и поцеловал увядшее, до слез любимое лицо.
— Вот я и нашла тебя, — сказала женщина. — И ты опять спаситель.
— Бедные люди! — задумчиво произнес Александр.
— Бедные и страшные…
— Это Россия… Сегодня они еще на коленях. Завтра на коленях будем мы.
— И они, — вещим голосом произнесла императрица. Все их царство будет на коленях…
…По дороге шли два высоких старика. Вокруг простиралась весенняя земля в нежном первоцвете.
— Как хорошо! — сказала Елизавета, сдержав шаг и озирая простор.
— Ты опять со мной, — тихим, глубоким голосом произнес Александр. — Может, Господь простил меня?..