Александр Блок

Новиков Владимир Иванович

«Безнадежной мрачности» способствуют домашние обстоятельства. Очередной кризис отношений между Александрой Андреевной и Любовью Дмитриевной, которая даже не пожелала приехать в Ревель на Рождество. Очередное решение супругов пожить врозь. Блок 13 февраля даже находит себе жилье на Васильевском острове: «…дверь в дверь с моим массажистом: три меблированных комнаты с ванной и телефоном — “для одинокого” — 55 р.» (из письма матери от 14 февраля 1911 года). Средства позволяют: как раз в этот день состоялся полюбовный раздел наследства Александра Львовича, и Блок получил девятнадцать с половиной тысяч рублей. Теперь у него «тридцать тысяч с лишком».

Но, вернувшись домой, он тут же решает остаться

и находят, что «в Любе эти дни есть светлое». Есть светлое, есть темное, как и в самом Блоке, а решающий голос всегда остается за их светлым в своей основе союзом, который не распадется никогда. Внутренние напряжения возникали и будут возникать дальше. Решено, что Любовь Дмитриевна отправится отдохнуть в Европу, а Блок к ней летом присоединится.

Семнадцатого мая 1911 года он едет в Шахматове, где завершается постройка дома, а Любовь Дмитриевна в тот же день отправляется в Берлин. Уже 30 мая Блок пишет ей: «…Все единственное в себе я уже отдал тебе и больше никому не могу отдать даже тогда, когда этого хотел временами. Это и определит мою связь с тобой. Все, что во мне осталось для других, — это прежде всего ум и чувства дружбы (которая отличается от любви только тем, что она множественна и не теряет от этого); дальше уже только — демонические чувства, или неопределенные влечения (все реже), или, наконец, низкие инстинкты».

Поразительная глубина и откровенная точность самоанализа? С таким аналитическим пониманием человеческой природы можно писать любовно-психологические романы или пьесы. Но Блок предпочитает разыгрывать драмы в реальной жизни. В конце февраля 1911 года к нему приезжала из Москвы двадцатилетняя Наталья Скворцова, которой он тут же в письме матери присвоил литературно-театральное имя Гильда (из пьесы Ибсена «Строитель Сольнес»). Он отправился на встречу с ней «с чувством скуки, но и с волнением» Проводит с «Гильдой» целый вечер и следующий день, даже пропустив по такому случаю сеанс массажа. А через три месяца, в уже цитированном письме жене от 30 мая рассказывает: «Я постам около постели два твоих портрета: один — маленький и хитрые (лет семнадцати), а другой — невестой». И далее: «Н. Н. Скворцова прислала мне свой большой портрет. Вот девушка, с которой я был бы связан очень “единственно”, если бы не отдал всего тебе. Это я также совершенно определенно понял только вчера. Конечно, я знал это и прежде, но для всяких отношений, как для произведения искусства, нужен всегда “последний удар кисти”».

Блок продолжает рискованные эмоционально-любовные эксперименты и относится к ним как к творческому процессу. Здесь возможны и неудачи: с ролью Гильды юная Скворцова, по-видимому, не справилась, и отношения поэта с ней не дали стихотворно-лирического результата (хотя в письма, адресованные Блоком этой девушке в ноябре, он вложил немало чисто литературных усилий). Обратим, однако, внимание на то, что поэт одинаково откровенно делится с матерью и женой подробностями своих любовных приключений. Это еще один повод для ревности, для соперничества между двумя самыми близкими Блоку женщинами. Так что конфликты между Александрой Андреевной и Любовью Дмитриевной имеют не бытовую, а весьма сложную эмоциональную почву.

В Шахматове Блок читает Августа Стриндберга, который отныне становится одним из самых близких ему писателей. Вскоре, откликаясь на кончину шведского писателя в 1912 году он даст ему весьма нетривиальную метафорическую характеристику: «Это — лаборатория для студентов, большая комната, свободная в утренние часы, когда мозг работает ритмически; и сам Стриндберг — утро, тот час, когда начинаетсябольшая работа». А тем летом 1911 года он даже подумывать начать европейскую поездку со Стокгольма.

Подготовлены

второй и третий тома собрания стихотворений (иногда этой работой Блок занимается в комнате Любови Дмитриевны). В письме Андрею Белому от 6 июня он дает авторское определение своей лирики в целом, которое станет легендарным: «…все стихи вместе — “трилогия вочеловечения”». Здесь же он описывает свой путь как завершенный и решительно заявляет: «…отныне я не лирик». Это, конечно, связано с большой моральной ставкой на поэму «Возмездие». Реально же говоря, лириком Блоку предстоит еще пробыть целых пять лет и «трилогия вочеловечения» обогатится новыми интересными главами.

Переписка Блока с Белым, возобновившаяся осенью 1910 года после двухлетнего разрыва, продолжается довольно интенсивно. Правда, инициатива в основном принадлежит Белому: он пишет и чаще, и подробнее, и сердечнее. Рассказывает о своем путешествии с новой возлюбленной Асей Тургеневой в Тунис, Египет и Палестину (в одном из посланий осторожный постскриптум: «Если Александра Андреевна и Твоя жена ничего не имеют против, то передай им привет»). Зовет в гости в Волынскую губернию (там имение Асиной матери). Уговаривает сотрудничать в затеваемом журнале «Мусагета» — «Труды и дни» (участие Блока в нем ограничится статьей «От Ибсена к Стриндбергу», а само издание недолго протянет).

В ноябре он сообщает Блоку о своих материальных трудностях и просит помочь получить у какой-нибудь редакции аванс в 500 рублей. Блок незамедлительно и деликатно предлагает Белому эту сумму взаймы из собственных средств, с тем чтобы друг мог закончить писание романа «Петербург». «…Я никогда в жизни еще частным образом ни у кого не занимал, и если с благодарностью принимаю твое предложение, то это потому, что, во-первых, предлагаешь Ты и так по-хорошему», — взволнованно отвечает Белый. «Письмо от Бори (хорошее)», — помечает в дневнике Блок.

Все хорошо. Благородные дистанционные отношения. Без споров и ссор, без обид, без ревности. И без творческого взаимовлияния.

Тридцатого июня Блок возвращается из Шахматова в Петербург, а 5 июля отбывает за границу — но не через Стокгольм, а по обычному маршруту через Вержболово (железнодорожная станция на границе с Восточной Пруссией, обыгранная в знаменитой некогда эпиграмме Вячеслава Иванова: «Новаторы до Вержболова! / Что ново здесь, то там не ново»).

«…Еду за границу к тебе, это последняя цель, а все, что перед этим, только станции. Мне даже досадно, что это так», — писал он жене еще за месяц до поездки. Нервно реагировал на ее послания из Парижа, где Любовь Дмитриевна встречалась с соотечественниками: «Мне временами невыносимо тяжело, что ты с Ремизовыми, а особенно — что тебя видел Чулков, и что ты, вероятно, слушала его двусмысленности». Настойчиво советует жене «оставить магазины в покое», корит ее за то, что она становится «средним человеком».

В ответ следовали кроткие просьбы о снисхождении: «Милый Лалачка, не посылай мне больше злых писем… Мой милый Лала, надо очень много силы, всякой, ты уж поверь, чтобы через три часа… <…> быть уже спокойной, видеть тебя, милого и любимого Лалачку, а не какого-то с кнутиком». Увидев это слово «кнутик», Блок готов взять злые слова назад. Как всегда, отношения негладки, но равнодушия друг к другу здесь не было и не будет.

Любовь Дмитриевна, приехав из Парижа в Бретань, выбрала для совместного с мужем отдыха местечко Аберврак на Атлантическом побережье. Гостиница — в бывшем французском монастыре, разоренном во времена революции 1789 года. Рядом — большой и яркий маяк. Можно прогуляться, как она написала мужу, «к самому подлинному океану». Пейзаж, который вскоре найдет творческое применение.