Александр Блок
Шрифт:
« Демон». Поверженный. Без демонизма. «Прижмись ко мне крепче и ближе…» — это не «дух отрицанья, дух сомненья», а человек из плоти и крови, усталый и смертный художник. Врубель, Лермонтов, Блок. В последней строфе словно размыта стилистическая граница между лермонтовской и блоковской эпохами:
Там стелется в пляске и плачет, Пыль«Как тяжело ходить среди людей…»Восьмистишие — есть и такой жанр (вспомним «Кольцо существованья тесно…»). Восемь строк кольцом охватывают все мироздание, все времена:
Как тяжело ходить среди людей И притворяться непогибшим, И об игре трагической страстей Повествовать еще не жившим. И, вглядываясь в свой ночной кошмар, Строй находить в нестройном вихре чувства, Чтобы по бледным заревам искусства Узнали жизни гибельной пожар!И опять перед нами «зерно». На этот раз — будущего цикла «Пляски смерти» (1912—1914), где будет еще одно кольцо-восьмистишие, самое прославленное: «Ночь, улица, фонарь, аптека…»
«На железной дороге». А вот и социальность, реализм: «Под насыпью, во рву некошенном…» Трагедия женщины вроде Катюши Масловой, некрасовские интонации и почти некрасовское название. В советское время эти стихи будут сильно хвалить за «классовый подход» к описанию вагонов: «Молчали желтые и синие; / В зеленых плакали и пели». И все-таки реализм здесь подсвечен таинственностью ситуации: убийство? самоубийство? Потому что перед нами — символ, не просто женщина, а — Россия, и войдет эта вещь в цикл «Родина». И прицельность описания. Строка «Три ярких глаза набегающих…» вспоминается многими из нас при виде приближающегося поезда. А строка «Тоска дорожная, железная…» станет хрестоматийным примером творческого обращения со словом: вот что можно сделать из простой «железной дороги».
«Сон». Согласно Евангелию, Христос был похоронен в гробе (так называлась пещера для захоронения), выдолбленном в скале. К двери был привален камень. Первосвященники и фарисеи добились от Пилата, чтобы у гроба поставили стражу, а к камню приложили печать. Когда по прошествии трех дней Мария Магдалина и другая Мария пришли посмотреть гроб, увидели ангела Господня, сидящего на камне, который он отвалил от двери гроба, сойдя с небес (Мф. XXVIII, 2).
Блок смело обыгрывает этот эпизод, ставя в эту ситуацию себя, мать и жену: «Я видел сон: мы в древнем склепе / Схоронены; а жизнь идет…» Жене «не дорога свобода: / Она не хочет воскресать», мать просит его сдвинуть камень собственной силой. Он же отвечает:
«Нет, мать. Я задохнулся в гробе, И больше нет бывалых сил. Молитесь и просите обе, Чтоб ангел камень отвалил».Восстание из мертвых в этом мифотворческом сюжете связано с духовным усилием («усильем воскресенья», как потом удачно выразится Пастернак). И с верой. Обратим внимание, как в третьей строфе предстает Христос:
И Он идет из дымной дали; И ангелы с мечами — с Ним: Такой, как в книгах мы читали, Скучая и не веря им.Неверие здесь
«Посещение». Последняя точка в сюжете «Блок и Садовская». В марте 1910 года до Блока доносится ложный слух о смерти Ксении Михайловны, и он дописывает цикл «Через двенадцать лет», добавив в него три сильных, «классичных» стихотворения, воспевающие «синий призрак умершей любовницы». Но написанное в сентябре «Посещение» стоит выделить особо как оригинальное двуголосое построение. Это диалог женского и мужского начал, напоминающий о «Снежной маске», с той разницей, что здесь не театральная игра, а абсолютная, под знаком реальной смерти, серьезность.
С этими стихами (о них уже шла речь в начале нашей книги) приключилось бытовое недоразумение. Когда Блок показал их Александре Андреевне, та вдруг приняла на свой счет строки: «Я привык, чтоб над этой постелью / Наклонялся лишь пристальный враг». И даже пробовала отравиться вероналом. (Оснований к тому не было никаких: мать «врагом» поэт не считал даже в минуты отчаяния или гнева. Незадолго до того написанный «Сон» (сопровожденный затем посвящением «Моей матери») достаточно показателен. Но досадный этот эпизод обнаруживает важную закономерность: диалог двух душ — процесс очень интимный, все остальные люди в этот момент — лишние, они даже могут казаться врагами (в черновом наброске злополучная строка звучала: «Наклонялись лишь злые враги»). Поэт, выходя в интимное пространство творения, не может не отчуждаться от самых близких людей.
«Комета». И это стихотворение проникнуто ощущением трагической полноты бытия. Пушкинское «упоение в бою / И мрачной бездны на краю» находит продолжение у Блока:
Но гибель не страшна герою, Пока безумствует мечта!Созданию этого поэтического гимна бесстрашию (в сентябре) не помешал тот прозаичный факт, что комету Галлея, о появлении которой тогда много говорили, Блоку увидеть 11 мая в Шахматове не удалось, хотя он и поднялся из теплой постели в четвертом часу утра.
«Идут часы, и дни, и годы…»Одно из самых загадочных стихотворений Блока. О вечном рыцарстве. Время лирического сюжета – всегда. У лирического героя из рук выпадает меч, а он перед тем видит, как «телеграфные звенели / На черном небе провода». Анахронизм преодолен музыкально. Финал:
Но час настал. Припоминая, Я вспомнил: Нет, я не слуга. Так падай, перевязь цветная! Хлынь, кровь, и обагри снега!Здесь видят вагнеровского Тристана, срывающего повязку со своей раны перед смертью. А можно углядеть еще и ход к идущей драме Блока «Роза и Крест», к гибели Бертрана (хотевшего, по словам Блока, «примирить Розу красоты и бессмертия с Крестом страдания») со словами: «Радость, о, Радость-Страданье, / Боль неизведанных ран!», к финальной реплике Изоры: «Мне жаль его. Все-таки он был верным слугой».
«В неуверенном, зыбком полете…» Поначалу стихотворение называлось «Аэроплан». Нейтральный трехстопный анапест, традиционная рифмовка, а меж тем — авангардные стихи. По содержанию. Авангардность — это обращенность в будущее и одновременно причастность к глубокой архаике. «Что-то древнее есть в повороте / Мертвых крыльев, подогнутых вниз». Аэроплан у Блока — не новейшее изобретение, не создание рук человеческих, а как бы изначальный элемент мира, сотворенного Богом: