Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

Неизв.

Мы проконсультировались. Нам угрожала буря - это было ясно, но еще не понимали, с чего, вдруг, наша буссоль расстроилась и в своем безумии больше не отличала севера от юга. Я полагал, что наш капитан будет большим докой в отношении бурь, нежели по части пожаров, и обратился к нему за разъяснением; но он бесхитростно признался мне, что не знает, где находится. По крайней мере, он обладал одним достоинством - искренностью.

Я не слишком ужаснулся признанию. Не нахожу, в конце концов, что бог плохой рулевой; такой вывод, быть может, вытекает из того, что всегда, когда полагаюсь на него, я попадаю в порт.

За разговорами мы оставались на палубе до полуночи.

В полночь выпили чаю, чтобы протолкнуть наш обед, затем легли спать на скамьях: мои компаньоны по путешествию, завернувшись в свои манто, я - как был. Я приобрел прекрасную привычку всегда быть в одном и том же наряде, днем и ночью, летом и зимой.

Проснулся около четырех часов утра; судно, которое, подобно почтовым лошадям, привыкло к своему однообразному маршруту, обошлось без помощи буссоли и пребывало правее острова Коневец.

Поначалу, открыв глаза, я мало интересовался видом озера, крапчатого от черных точек, сквозь бледные сумерки Севера, кажущиеся прозрачным туманом. Но эти черные точки были головами монахов, тела которых скрывала вода, и руки которых были заняты тем, что тянули огромную сеть. Было их около 60-ти.

Против обыкновения русских ночей, всегда таящих что-то от зимы, эта ночь была тяжело жаркой и удушливой. До берега было около сотни шагов; не знаю, почему, но капитан не оказывал никакого давления, чтобы нас высадить. Я молча сбросил с себя одежды, сложил их в углу и прыгнул за борт в озеро.

Мне приходилось купаться на другом краю Европы, в Гвадалквивире, и я не досадовал на возможность искупаться на этом краю все той же Европы, в Ладожском озере; с бухтой Дуарнене, где я тоже купался, составился довольно изящный треугольник; чтобы построить четырехугольник, задаюсь целью искупаться также в Каспийском море, как только представиться случай.

Монахов острова Коневец весьма заинтриговал любопытствующий прыгун в костюме Адама, только что приплывший взглянуть на результаты их рыбной ловли. Их сеть - огромный невод - наполняли тысячи рыбок, размером и видом напоминающих сардин; но меня особенно восхитило, что в оба конца полукружья, образованного снастью, они впрягли по коню и, таким образом, им оставалось лишь перебирать сеть; лошади делали остальное, то есть самую тяжелую работу. Это вмешательство «третьих лиц» показалось мне достойным всяческих похвал, и я попытался выразить жестами добрым отцам, насколько я этим удовлетворен. К несчастью, заставить их меня понять было так же трудно, как если бы я имел дело с жителями острова Чатем или полуострова Банкс. В последнем усилии попытался говорить с ними на латыни, но с тем же успехом, как если бы я заговорил по-ирокезски.

Нет ничего более, невежественного, чем русское духовенство, черное или белое. Оно делится на священников и монахов, поэтому я говорю: черное или белое. Все священники - сыновья крестьян или священников; после первой женитьбы они не могут жениться заново, но могут постричься в монахи и стать епископами; нельзя стать епископом, минуя монашество.

Священник получает плату в зависимости от величины церковного прихода. А начальное образование он получает в школе, именуемой Prichodsko; Outchilisch; – П р и х о д с к о е У ч и л и щ е; детей там учат приходские священники; не зная ничего, они обучают их ничему; как исключение, некоторые из этих преподавателей умеют читать, писать и делать четыре первых арифметических действия; те, кто очень учен, толкуют и рассказывают священное писание, которое знают. Посвященный из этого пансиона переходит в семинарию, где его снова учат тому, что он изучил в школе, и еще грамматике и логике. Наконец, даже большему - молиться. С этой точки зрения, русский священник может служить примером французскому носильщику, немецкому барышнику и английскому боксеру.

Нравы священников постыдны: кто говорит

«семинарист», тот говорит - «слабоумный» или «бандит».

Более одаренные или большие лицемеры из семинаристов, когда их знания немного превосходят общий уровень, переходят в духовные академии; у них появляется епископский шанс. Ученые или нет, эти епископы отличаются грубостью.

Архиепископ Серафим просил крест для одного из своих секретарей - архидиаконов. Вместо креста ему предложили благословение Священного синода.

– Что вы хотите, чтобы я сделал (f - asse) c вашим благословением?
– ответил он.
– Наплевать (c - racher) на него сверху!

Не трогайте начальные буквы и поменяйте местами остальные части двух слов, получите точный перевод.

Вы могли бы узнать, что он же, будучи еще просто епископом, гнал из церкви священника, не оказавшего ему знаков внимания, словами:

– Изыди отсюда, или врежу тебе по физиономии своим епископским посохом.

Все это, возможно, немного грубая картина, но тем хуже тем, кто готовит краски.

В иерархии русского духовенства пять степеней, включая пономаря: djatschek – дьячок (sacristain - пономарь), кто никак не священник; diakon – дьякон (diacre); jerei – иерей (pr;tre ); archejerei – архиерей (;v;que); metropolit – митрополит (m;tropolitain). Две первые степени, дьякон и иерей, называются белым духовенством – belo; doukhovenstvo. Оно должно быть обязательно женато; поэтому дьякон почти всегда наследует какому-нибудь священнику, на дочери которого женится. Дальше идет черное духовенство – tchorno; doukhovenstvo. Это монахи. Они совсем не женятся, поэтому в их среде происходят самые постыдные дебоши, самые чудовищные совокупления. К тому же, в греческом духовенстве нет капуцинов, августинцев, бенедиктинцев, доминиканцев, обутых или разутых кармелитов; нет серых, белых, голубых, каштановых или других темных одеяний, какие рассыпаны по улицам Неаполя или Палермо. Черные монахи, вот и все; они носят длинную бороду, на голове у них нечто вроде кивера без козырька со спадающим сзади полотнищем черной материи, в руке - длинный камышовый посох. Служит ли камышовый посох частью наряда? Этого я совсем не знаю, но склонен думать так, потому что никогда не встречал священника без его камышового посоха.

Женщины, епископы и архиепископы носят такой же головной убор, только белый.

Священники, особенно монахи, почти всегда развращены; но редко когда их развращенность доходит до преступления, караемого законом. Все без исключения - пьяницы и гурманы.

Монашенки в основном мудры.

Приходские священники, особенно в деревнях, пребывают в таком невежестве, которое не способно обернуться никакой мыслью.

Один епископ, будучи в деревне при инспекции своих приходских священников, входит в церковь во время службы, что длится примерно 1,5 часа. Со все возрастающим вниманием он слушает то, что говорит священник, который, замечая его присутствие, прибавляет елейности голосу и бормочет вдвое быстрей.

По окончании мессы епископ подходит к священнику.

– Черт возьми, что ты сейчас говорил?
– спрашивает он.

– Что вы хотите!
– отвечает приходский священник. – Я собрал это из того лучшего, что у меня есть.

– Как, из лучшего?

– Да.

– Понятно, а знаешь ли ты церковный язык.

Старославянский язык смахивает на сербский говор.

– Очень плохо.