Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
Шрифт:
Она посмотрела на меня со вниманием и засмеялась.
– Дамой, - ответила мне она. – И смотря по характеру и профессии: если это моравский брат, то читают проповедь, если коммивояжер, то предлагают товары; если это месье Александр Дюма, то ищут соотечественников, обедают с ними и, клянусь, имея соображение, заботятся, чтобы время казалось короче.
– Входите, Калино, - пригласил я моего лауреата. Вы совершите кругосветное путешествие, вот увидите, и встретите одних французов - для справок. А для начала, моя дорогая
– Минутку! Позовем моего мужа. Это будет для него, самое меньшее, праздником.
И она позвала мужа, подставив мне обе щеки. Он появился, когда я целовал во вторую щеку. Ему объяснили, кто я.
– Тогда, ладно, - сказал он, пожимая мне руку.
– Вы обедаете с нами, не так ли?
– Да, но при условии, что я сам приготовлю обед; вы, должно быть, избаловались с тех пор, как живете в России.
– Полно! Всего три года.
– В таком случае, насчет вас я ошибся; вы покинули Францию сравнительно недавно, чтобы утратить традиции ее кухни.
– А чем мы займемся, ожидая обед?
– Будем беседовать.
– А после обеда?
– Будем беседовать. О, дорогой друг! Разве вы не знаете, что только во Франции и между французами возможна беседа? У меня есть превосходный чай. Вот Kaлино, который определен ко мне как переводчик московским ректором, но который, слыша, что мы говорим на особом парижском языке, абсолютно ничего не понимает. Сейчас он сходит за чаем, и время от времени мы будем говорить по-французски, чтобы доставить ему удовольствие.
– Тогда проходите, и пусть все вершится по вашей воле.
Мы вошли и стали болтать. Среди болтовни кое-что вспомнилось.
– Вы что-то тихо сказали вашему мужу; что вы ему сказали?
– Просила его предупредить двоих из наших друзей.
– Французов или русских?
– Русских.
– О-ля-ля! Я почуял предательство; а кто они, ваши друзья?
– Один - князь, это его социальное положение; другая - поэтесса, это ее интеллектуальное положение.
– Женщина-поэт, дорогая моя! Нам сейчас явится самолюбие, ждущее ласки; а это все равно, что гладить дикобраза.
– Нет, у нее талант.
– Тогда будет много легче. А ваш князь – настоящий un kness?
– Уверена, что князь.
– Как вы его величаете? Предупреждаю, что знаю назубок всех ваших князей.
– Князь Лобанов.
Дверь открылась именно в этот момент, и вошел красивый молодой человек лет 26–28-ми.
– Думаю, - сказал он, - во Франции есть одна поговорка, утверждающая, что, когда говорят о волке...
– Ей-богу, истинно так; вы знаете, я только что послала к вам.
– Нет, но я знаю, что здесь у вас месье Дюма, и хотел просить вас представить меня ему.
– А как вы узнали об этом?
– О, дорогой друг, я только что встретил месье Porniak – Порняка [Позняка], начальника полиции, который очень рассчитывает, что завтра все мы будем у него обедать… Но представьте же меня.
Я поднялся.
– Князь, - сказал я ему, - мы давно знакомы.
– Скажите, что я вас знаю. Но вы, откуда вы знаете один из татарских родов, уединенно живущий в Саратове?
– Я хорошо знал во Флоренции...
– Ах, да! Мою тетю и моих кузин - молоденьких княжон Лобановых. Они сотню раз рассказывали мне о вас. Вы помните княжну Надин?
– Думаю, что отлично; мы вместе играли комедию или, скорее, я был режиссером.
– Да что вы! А чему решили посвятить день? – спросил князь.
– Месье Дюма сам составил программу; если, на ваш взгляд, она не так хороша, обсудите это с ним.
– Посмотрим программу.
– Мы беседуем, обедаем, вновь беседуем, пьем чай и беседуем еще.
– После чая эти мессье ночуют у меня, чтобы избежать наказания возвращаться на пароход.
– Я тут же согласился бы, если бы не боялся вас стеснить.
– Вы давно в России?
– Скоро пять месяцев.
– Отлично, вы должны знать, что в России меньше всего стесняет дать ночлег у себя. В доме 8-10 диванов. Каждый из вас займет по дивану. Месье Дюма займет два, и вопрос будет исчерпан. У вас есть кровати на судне? Тогда отправляйтесь на пароход; я вас предупредил, что у меня их нет.
– Ладно, в самом деле, у меня есть матрас и подушка, что мне подарили в Казани; испытаю их у вас.
– Сибарит!
– Калино, дружок, принесите нам чай и велите принести мой матрас и подушку.
Выходя, Калино посторонился, чтобы уступить дорогу маленькой даме лет 28-30-ти, круглой, полной, с живыми глазами, скорой на слово. Она идет прямо ко мне, протягивая руку.
– Ах! Наконец, это - вы!
– сказала мне она.
– Мы знаем, что вы - в России; но мыслимо ли было подумать, что когда-нибудь вы окажетесь в Саратове… здравствуйте, князь! здравствуйте, Аделаид! …то есть на краю света! И вот вы здесь. Добро пожаловать.