Александр Герцен. Его жизнь и литературная деятельность

Соловьев Евгений

«Мы знаем, как природа распоряжается с личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов – ей все равно, она продолжает свое, или так продолжает, что попало – десятки тысяч лет наносит какой-нибудь коралловый риф, всякую весну покидая смерти забежавшие ряды. Полипы умирают,

не подозревая, что они служили прогрессу… Чему-нибудь послужим и мы… Войти в будущее как элемент не значит еще, что будущее исполнит наши идеалы».

«Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима. Современная западная мысль воплотится в историю, будет иметь свое влияние и место так же, как тело наше войдет в состав травы, людей. Нам не нравится это бессмертие, что же с ним делать?…»

Он, идеалист, дошел – и, конечно, слишком скоро, слишком поспешно и, повторяю, слишком странно – до бессилия идеи. Это не его ошибка, это ошибка целого поколения, выросшего на грезах романтики. Он не знал, что кроме идей, которым гордые люди предназначили роль руководительниц истории и жизни, ее законодателей – идей высоких и славных, стремящихся свернуть действительность с ее пути, – есть другие, более скромные, но и более могущественные зато… Эти идеи проникнуты сознанием, что только сила побеждает в жизни, что свою силу они могут взять только из действительности и соответствия с ней, с ходом ее развития, с ее необходимыми итогами, которые – все равно, хотим ли мы этого или не хотим, – она вносит, хотя бы кровавыми цифрами, в приходо-расходную книгу человечества…

«Теперь, граф Бисмарк, ваше дело»… Это стон

и крик души человека, выросшего на грезах и утопиях, это отчаяние художника, которому кто-то грубый и невежественный испортил чудную картину, нарисованную воображением, раскрашенную дивными красками горячего и благородного чувства… И он, художник, ушел сам в себя, обиженный и оскорбленный, ушел и потому еще, что история не исполнила его «святого каприза».

Есть много драм в жизни человека, есть много драматических коллизий, но и эта драма столкновения страстной мечты с суровой и безличной историей – не меньше других.

Кто же для кого, в конце концов? История для человека или человек для истории и ее неведомых и, может быть, совсем несуществующих целей?… Неужели вся наша работа, наши мечты и наши стремления – простая иллюзия, прихотливая игра стихийных сил природы на поверхности земного шара?

Он склонился к последнему ответу в минуты тяжелого раздумья, когда остался почти один в жизни, один среди людей, истомленный работой неверующего духа.

Он говорил: «Мы знаем, как природа распоряжается личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов – ей все равно, она продолжает свое, или так продолжает, что попало…»

Ему страшно было написать такие слова, потому что святая святых его настроения, его романтического чувства, его миросозерцания заключалась в слове «человек».

Но – он их написал, закончив пессимистическим аккордом свою торжествующую песнь свободы, героизма и правды.