Александр Грозный. Исчадия Ада

Шелест Михаил Васильевич

— Да-да… Понимаю вашу озабоченность и ухожу-ухожу-ухожу.

Санька, делая шаги в сторону, постепенно исчез из вида, а Устинов ещё какое-то время стоял и глядел на те кусты, за которые нырнул его встречный-поперечный. Потом всё-таки он прошёл по следам Саньки и ещё дольше стоял над последним его следом. А Санька в это время смотрел на Устинова из ноосферы, куда затянул и своё тело.

Глава 18

— Вот такое дело! Да-а-а…

Санька завис в ноосфере своего «старого мира» и в переносном смысле, и в прямом. Ну, в смысле не совсем завис, а просто не хотел шевелиться, то есть хотел поразмышлять над тем,

как быть дальше. Опыт показал, что он может жить здесь. Полноценно жить. Как человек жить. Оказалось, что тело из того мира, где он был русским царём, хорошо себя чувствовало и в мире третьего тысячелетия.

По крайней мере Санька не ощущал в себе никакого дискомфорта. Солнечная энергия так же втекала в него и он мог ею делиться. Например, с Устиновым, которому он передал немного своей силы. Подуставший был Вячеслав Юрьевич блужданием по лесу, да и злоупотребили мужички, видимо, накануне водочкой, вот и дышал он совсем тяжело.

Санька раньше не знал от этих мужиков грубости, хамства и пренебрежения, хотя по финансовому статусу они были значительно богаче него. Да были они владельцами лесных угодий, а он — так, почти опустившийся в бытовом плане пенсионер, зарабатывающий себе на жизнь охотой на их территории, а значит тоже человек грубо говоря «подчинённый», зависимый. Однако он не видел у них чванливости по отношению к себе. Ели вместе, пили вместе, и беседовали на разные темы.

— Надо же, как кто-то распорядился, — хмыкнул мысленно Санька. — Из грязи, да в князи! Точнее и не скажешь.

Он имел ввиду, что в том мире он — царь земли Русской, а тут был кем? Да, никем.

— А кем тут становятся пенсионеры, если работать не могут и денег на «дожитие», мать его, не накопили? Можно, конечно не пить, но разве ж вынесет душа такое унижение, если не пить? Всю жизнь, ведь добросовестно трудился на государство. Неужели всего-то и наработал, что на пенсию в пятнадцать тысяч рублей?

От таких мыслей у Саньки сразу защемило сердце и сразу захотелось выпить. А от Устинова устойчиво распространялся плотный запах алкогольных испарений.

— Как же он охотится? — подумал Санька и тут же сам себе ответил, улыбнувшись. — Да не охотится он. Отдыхает. По лесу бродит. Хорошо в июньской тайге.

Обилие зелёных оттенков от нежно зелёного до насыщенного тёмного радовало глаз, а присутствие запахов разноцвета разрывало лёгкие, заставляя вдыхать грудью как можно глубже. Стрекот насекомых и пересвист птиц добавляли телу приятных ощущений, наполняя мозг раздражающей информацией. В данном случае — приятно раздражающей. Даже усталость, жара и обилие кровососущих насекомых, пытающихся впиться в человеческое тело, тоже выступали в качестве необычного раздражителя, хоть и неприятного, но нового и временного, а потому тоже в последствии вспоминавшегося с улыбкой. Как неотъемлемый элемент сценария. Многие мужики, выезжавшие в тайгу так и говорили: «Хочется упасть лицом в муравейник».

Санька много повидал разных «охотников» до таёжного отдыха, и эти мужики: Устинов, Селиванов, Яковенко и их приятели были не худшими их образчиками. Чтили, они, так сказать, «покон». Не злоупотребляя своим присутствием в тайге и ведя себя исключительно пристойно. Это даже по меркам Саньки, бывшим когда-то и лесником и охотоведом.

— Э-э-х, хорошо-то как, — проговорил Санька. — Ружьишко бы и походить по этому лесу.

Тут Саньку словно оглоблей по голове ударило. Ружьишко-то хорошо было бы и в тот мир перенести, если можно, конечно. Если бы получилось сие, то это было бы ну очень интересно и полезно. И не ради войны. Где ему взять столько оружия, чтобы можно было укомплектовать войско? Нет!

Для личного, так сказать, пользования.

— Ха! — воскликнул Санька возрадовавшись. — А ну ка, ну ка… Где тут моя мелкашечка прикопанная.

Не зря ведь он, Санька, умер именно на этом месте. Тут схрон его был. Чуть в сторонке от пенька ручей протекал, а у ручья камень лежал. Большой такой камень-валун… Рядом с ним лежал камешек чуть поменьше, что прикрывал дыру, прокопанную Санькой и идущую глубоко под валун. Там и лежала его незарегистрированная мелкокалиберная винтовка, доставшаяся ему от его напарника-охотника.

— Поржавела наверное, — проговорил, недовольно скривившись, Санька.

Он дождался, пока человек из этого мира уйдёт и снова сам материализовался в этом мире, но уже возле камня. Ощупав валун, до конца не веря тому, что сам такой же материальный, как и он, Санька легко сдвинул камень и сразу увидел торчавший из под валуна промасленный брезент ружейного им самим сшитого чехла.

Винтовка, почищенная и смазанная, находилась на месте. Он её редко брал на путик, больше доверяя обычной «горизонталке» двенадцатого калибра. Той и белку, годной на приманку для соболя, можно «бахнуть», и рябчика с глухарём, и от тигра отбиться, если не повезёт с ним встретиться. Один ствол обычно был заряжен патроном с мелкой дробью, другой — патроном с пулей-жаканом. Патрон последней надежды, так называл его Санька. Ведь этот латунный патрон был снаряжён таким количеством пороха, что легко сажал на задницу даже сто килограммовых мужиков. Шутил иногда так Санька с особо неприятными ему субъектами, приехавшими в тайгу «побарогозить», а не отдохнуть.

Однако, где сейчас его двустволка-горизонталка Санька не знал. Припрятали мужики, скорее всего. А может и отдали полиции.

— Смотря кто нашёл меня. — размышлял Санька. — Если молодёжь, вроде Устинова или Санечки Яковенчика, то, скорее всего, отдали, Яковенко — юрист, не нужны ему тёрки с ментами, а если матёрый Петрович или Вовчик, то они навряд ли отдали правоохранителям ствол. В тайге стволов много не бывает. Скорее всего, кто-то из них, Петрович или Вовчик, по моему путику и пошёл, когда не вернулся я в барак. И запрятали, скорее всего, ружьишко в том старом бараке, где я и обитал. Найдут при обыске, так и чёрт с ним с ружьецом. Хозяин спрятал. А не найдут — так и ладно.

Вытащив из чехла и осмотрев ствол изнутри, Санька изъяна не обнаружил и невольно машинально взял из промасленного мешочка патрон, вставил его в патронник ствола. Потом он дослал затвор, прижал приклад к плечу, поймал в прицел какую-то «метку» на стволе дерева, стоящего на берегу ручья метрах в тридцати и нажал на спусковой крючок. Треснул выстрел и Санька своим изменённым зрением увидел, что пуля попала точно в цель.

— Славян! — тут же раздался крик. — Мы же договорились не стрелять!

Устинов или не ответил, или ответил, да Санька его не услышал. Видимо его напарник был ближе к Саньке и Санька от неожиданности «задёргался», не зная, что делать. Подхватив чехол с всунутой в него винтовкой и мешочком с патронами, Санька быстро перешёл в ноосферу этого мира.

— Ты смотри ка, получилось, — отметил он, видя, что из материального мира винтовка с патронами исчезла, как, кстати, и из его рук. Предметы, которые он брал с собой в тонкий мир для перемещения, в ноосфере куда-то исчезали и проявляясь только после того, как их выложат в мире обычном. Хотя, это если он сразу перескакивал в «эфирное» состояние, а если «таял» постепенно, то мог и сохранить их в своих руках. Так он иногда подшучивал над кем-нибудь разбрасывая хлеба молящимся, как, например, над Кирилловскими монахами.