Александр и Любовь
Шрифт:
В который раз призываем вас озадачиться вослед только что прочитанному: чего добивается этот загадочный Блок? Чего вообще он хочет??
С одной стороны - ты свободна, и сомневаться в этом пошло. С другой - он ненавидит «того человека». И что это за нелепый в данных обстоятельствах аргумент - десять лет знакомства? И, наконец: на что именно он благословляет? Кстати уж: к Волоховой в Москву месяц назад помчался без раздумий, а тут письменными распоряжениями хочет отделаться.
Очевидно, Любовь Дмитриевна из прочитанного тоже ничего не поняла. Кроме того, что муж жутко взволнован. И через несколько дней примчалась в Петербург. Они объяснились. Что говорилось и на чем сошлись - не ведаем. Известно лишь, что в страстную субботу она вновь уехала в Киев.
Проще говоря: Господь терпел, я терпела, теперь терпи и ты.
И поставленный на место Блок терпит.
В таком непривычном и неуютном одиночестве.
Волохова оттолкнула. Люба окончательно оперилась и самоутверждается. Мама - в Ревеле, помогает Францу командовать Онежским полком.
«Такое холодное одиночество - шляешься по кабакам и пьешь», - пишет он ей. Очевидцы вспоминали, что в этот период Блок действительно пил совершенно беспробудно. А писем от Любы нет.
Их нет аж до самого ее возвращения - до 7 мая. Вояж завершен, и Мейерхольд распустил свою антрепризу. Но Менделеева с группой товарищей приняли решение продолжать гастроли. Теперь - на Кавказе. На повидаться у них с Блоком снова всего десять дней.
И мы опять вынуждены выуживать информацию из непрямых источников. И снова обращаемся к «Песне судьбы», в которой Л. Д. фигурирует под именем Елены. Так вот -оттуда, в эти самые дни писанное: «Ты не узнаешь ничего и не получишь воздаяния. Усталая Елена проходит в избу, где сидит опустевший Герман (жизнь смрадная). Она бросается к нему. Герман сурово отстраняет ее, твердя эти слова. Она остается вблизи его - памятуя слова монаха: «А на конце пути - душа Германа».
И скажите, что это не отчет о том их майском объяснении.
То есть, никакого твердого решения не получилось. Условились лишь, что осень проведут в Шахматове, а зимой будут жить вместе в Петербурге. Для родных и чужих она осталась «хозяйкой дома», пребывающей в отлучке. А дальше уж сама жизнь подскажет.
Однако симпатично выкрашенный фасад скрывает от нас весьма пикантную подоплеку. Положение Любови Дмитриевны было на самом деле незавидным. Белый - тот звал её хотя бы во что-то реальное. Уходить же теперь ей было решительно некуда. С Дагобертом она уже порвала -«глупо, истерично, беспричинно». А безнадежно глухой к чужим страданиям Блок полагал, что от него требовалось лишь одно - как всегда уже простить. Он и простил. И великодушно отпустил (внешне это выглядит скорее как «выставил») на Кавказ...
И для того только, чтобы не врать (а умолчание в нашем случае - одна из самых гадких форм вранья) мы перелистаем вместе с вами воспоминания еще одной знакомой поэта - из тех, приятельство с которыми он свел во времена «бумажного бала» - актриски же Валентины Щеголевой.
Совсем некрасивая лицом, в компенсацию за что предельно женственная и грациозная, эта дама оказывается вдруг на самом переднем крае борьбы Блока с одиночеством. Жена Чулкова вспоминала что Блок часто уходил бродить за город, любил кататься на лодке - один или с кем-нибудь. И в одну из таких прогулок утащил ее Георгия и пару актрис, одной из которых была как раз Щеголева. «Это было в начале мая 1908 года. Уехав с утра на взморье, они вернулись только на другой день к обеду...» - уточняет она.
Естественно, вспоминала об этом пикничке и сама Валентина Андреевна. О том, как совершенно случайно попала с Блоком на острова и - очень подробно - о том, как настойчиво Блок тащил ее туда. Далее - дословно: «Зачем
И тут вовсе не Л. Д.
– Волохову она имеет в виду. Вам этот текст ничего не напоминает? Все эти «прильнуть - и уйти», «умереть за тебя», все эти «разрывы сердца» - нет? А у нас опять дурацкое чувство, будто и это мы уже читали.
И не где-то, а непосредственно в письмах 22-летнего жениха-Блока. Вот она - чисто Блоковская прелесть межполовых отношений: стремиться, добиваться, желать, вожделеть, но не обретать.
Сохранились и восемь писем Блока к Щеголевой. В том числе и текст майского, весьма странного, где помимо прочего: «Простите меня, ради бога, многоуважаемая Валентина Андреевна. Если бы вы знали, как я НЕ МОГУ сейчас, главное - внутренне - не могу: так сложно и важно на душе. Сегодня получил Ваше письмо и думал; но - не могу, право, поверьте».
Чего, Александра Александрович, вы на этот-то раз не можете? Вам же ясно грозят «вечно гореть думой» да благословлять дом с землей, по которой ступаете. А не тут-то. «Вечно гореть» - это же тоже своего рода определенность, а определенности мы не переносим. Стихи (а стихи Щеголевой уже пишутся; доподлинно известны, как минимум, три ей посвящения) у Блока получаются лишь из НЕопределенности.
Кульминация их отношений - а мы считаем себя вправе говорить все-таки именно об отношениях - эпизодических, но отношениях - приходится на 1910-11 годы. Он традиционно топчется ночами около дома Щеголевой, думает: пойти, не пойти?
– и: «сегодня - всё, что осталось от моей молодости -Ваше. И НЕ ИДУ. Но услышьте, услышьте меня - сейчас». Ах, этот фирменный блоковский стиль - кружить под окнами, не идти и хвастать этим!
А еще - предлагать каждой первой «всё, что осталось». Записями о Блоке полон и дневник Щеголевой. В 1915-м уже году: «Как мучает меня этот великий человек сам не зная того». Вы абсолютно правы, Валентина Андреевна: мучить -главный талант этого великого человека. Мучить и мучиться.
К чему мы это? Да только к тому, что тогда, в мае 1908-го у Блока не было ни морального права, ни сиюминутного резона не прощать Любовь Дмитриевну. Царственным жестом он отпустил ей грех прелюбодеяния и только что не сам собрал в дорогу.
И тут очень хочется выдержать академическую мхатовскую паузу. Нам вновь грех не вспомнить анонимного автора всей этой драмы. В точном соответствии со сценическим законом обострения предлагаемых обстоятельств он обостряет их на всю катушку - Люба беременна. Но она не раскрыла Блоку этой тайны и 18 мая уехала на Кавказ. И в «предельном, беспомощном отчаянии», «зажмурившись», три долгих месяца нелепо «прожигала жизнь» в Грозном, в Тифлисе, в Боржоме...
Лето 1908-го - жесточайший кризис семейных отношений Блоков. Невозможность встретиться лишь усугубляет его. Физическая разлука стала для поэта естественным выражением общего неблагополучия отношений с женой. 24 июня: «Знаешь ли, мы не виделись пять месяцев (нельзя же считать твои приезды) и до этого - 1 У года». Однажды поставив жирный крест на возможности совместного счастья, они научились по возможности безболезненно обретать свои счастья поодиночке. Автономно друг от друга. Так было и на этот раз.