Александр II, или История трех одиночеств
Шрифт:
Более того, в научной литературе можно встретить мнение, будто бы реформы, особенно отмена крепостного права, шли не столько благодаря, сколько вопреки воле императора, вдохновляемые и подгоняемые спасительным «духом времени» 8 . Можно подумать, что, скажем, Петр I или Екатерина II в периоды своих царствований творили нечто такое, что до них не витало в воздухе, что они на многие десятилетия опередили ход исторического развития России, указав своими деяниями само направление этого развития. Во всяком случае, при произнесении имен великого императора и чуть менее великой, если следовать общепринятой историками табели о рангах, императрицы, «дух времени» исследователями упоминается редко. Видимо, и Петр, и Екатерина сумели подружиться с этим полумистическим понятием или сделать его послушным себе.
8
Упоминая здесь и в других местах о разногласиях
Что же касается Александра II, то создается впечатление, что до поры до времени этот дух счастливо водил его на помочах, а затем почему-то отпустил их, предоставив слабому, ограниченному и неготовому к миссии реформатора монарху набивать шишки и себе лично, и стране в целом. Впрочем, даже такое нелестное для нашего героя представление говорит о нестандартности, уникальности его судьбы. С другими монархами «дух времени» вел себя куда более определенно – они, в главных своих деяниях, или соответствовали ему, или упорно действовали вопреки «зову прогресса». В случае же с Александром II какая-либо определенность отсутствует полностью 9 . О чем же говорит непохожесть нашего героя на своих предшественников и наследников?
9
Понятно, что любые реформы в самодержавном государстве немыслимы без активного участия в императора. Как отметил Н. Я. Эйдельман, теоретически это участие могло принимать троякую форму: а) объективные обстоятельства экономического или политического харакгера увлекают страну на путь реформ, но монарх противится им, опираясь на те права, которыми он наделен, б) император отчетливо видит целесообразность или своевременность реформ и становится во главе их, побуждая к активной деятельности свое правительство; в) в данный момент реформы возможны, но вовсе не жизненно необходимы, и самодержец выжидает, не форсируя событий, но и не сопротивляясь им. В случае с Александром II сложность заключается в том, что нет достаточной ясности, какую из указанных позиций занимал император и какие причины влияли на ее формирование и изменение.
Нет, не будем пытаться «объять необъятное» и стараться ответить на все вопросы во введении к беседе, ведь речь шла лишь о нескольких словах для завязки разговора. Дабы завязь беседы не стала ее основным содержанием, что выглядело бы странно и слишком противоречило всем законам жанра, давайте остановимся на этом, чтобы в течение следующих бесед, не торопясь, поговорить о судьбе нашего героя. Именно она (эта судьба), может быть, станет лучшим и наиболее беспристрастным арбитром в тех спорах, которые до сих пор вызывает личность Александра II.
Часть I
ОДИНОЧЕСТВО ПЕРВОЕ. ПУТЬ
Где начало того конца, которым оканчивается начало?
Ощущение времени (конец 1810-х годов)
Итак, ощущение времени... А что это, собственно, такое? Наверное, это одна из тех счастливых тем, которые дают автору возможность отправиться в свободное плавание и напрямую пообщаться не только с героями своей книги, но и с гораздо более широким кругом заинтересованных и заинтересовавших его лиц. Узнать их мнение, пережить их понимание того или иного периода истории нашей страны. Важно также и то, что в данном случае автор имеет полное право не прятаться за полупрозрачными ширмами или в суфлерской будке, стремясь придать своему тексту хотя бы видимость полной объективности. Нет, здесь он равноправный участник общего разговора. Ведь ощущение времени – вещь многозначная, это чувства людей той эпохи, но и наши тоже. Через них, через событие, через документ, но – наше! И какая, в сущности, разница, что они жили в XIX веке, а мы – на рубеже XX и XXI столетий? Мы можем ошибаться, что-то преувеличивать или недооценивать, но вряд ли будем настолько наивны и самоуверенны, чтобы читать нотации предкам с высоты прошедших полутора-двух веков.
Александр Николаевич Романов, главный герой нашей книги, родился в очень непростое для России время – славное и переломное одновременно. Его появлению на свет предшествовали таинственная деятельность Негласного комитета (многие называли его кружком молодых друзей), на заседаниях которого велись довольно сумбурные, но искренние разговоры об освобождении крепостных крестьян и ограничении самодержавия; планы государственных преобразований М. М. Сперанского,
К 1818 году реформаторские намерения монарха приобретали все большую и все более сенсационную известность. Циркулировавшие в столицах и в провинции слухи о том или ином его высказывании с жадностью ловились внимательными слушателями и быстро разносились от великосветских салонов до самых глухих уголков страны. Молва о «несчастном» или «счастливом» (это уж кому как казалось) «предубеждении» императора против крепостного права и политического бесправия общества находила все новые и новые подтверждения. Чтобы не быть голословными, давайте просто перечислим те основные события, которые имели место в 1818-1820 годах. Речь Александра I на открытии польского сейма (парламента) в Варшаве в марте 1818 года, проект отмены крепостного права, подготовленный в канцелярии нового любимца царя А. А. Аракчеева, подготовка проекта Конституционной хартии Российской империи, грозившего превратиться в настоящую конституцию страны, проект министра финансов Д. А. Гурьева о прекращении крепостного состояния, первые разговоры Александра I с великим князем Николаем Павловичем (отцом нашего героя) о желании императора отказаться от престола и передать его именно Николаю, образование декабристского Союза благоденствия...
Обществу было от чего потерять голову, было от чего разбиться на несогласные и яростно спорившие друг с другом группировки, было от чего возликовать или, наоборот, опечалиться. Печалей и ожиданий катастрофы оказалось явно больше, чем ликования и веры в светлое будущее. Мнение многих и многих дворян того времени выразил сенатор Н. Г. Вяземский, заявивший: «Для благоденствия крестьян наших не нужно мыслить о химерическом новом положении, но токмо стараться поддержать во всей силе истинно доброе старое, приложить попечение о повсеместном его наблюдении и утверждении в пользу крестьян». Сенатора поддерживал некий швейцарец Ф. Криспин, проживавший в ту пору в Москве: «Разговоры по сему предмету (об освобождении крестьян – Л. Л.) заставляют содрогаться. Надеюсь, что в Петербурге известно общее настроение умов». Почему швейцарец, не имевший ни поместий, ни крепостных, «содрогался», сказать очень трудно (если только за компанию с русским дворянством).
Насчет «общего настроения умов» Криспин, пожалуй, погорячился, но то, что подавляющее большинство дворян не разделяло намерений Александра I, сомнению не подлежит. М. М. Сперанский, возвращенный императором в столицы, но не участвовавший более в реформаторских замыслах Зимнего дворца, сообщал в письме приятелю, что речь монарха в Варшаве в марте 1818 года, которую поняли как свидетельство близящегося освобождения крестьян вызвала в Москве «припадки страха и уныния». «Опасность, – продолжал он, – состоит именно в сем страхе, который теперь везде разливается». Проще говоря, крестьяне, услышав о том, что император хочет их освободить, легко поймут, что именно помещики не дают ему это сделать. К чему могла привести подобная ситуация, действительно страшно себе представить. Страшно, но не трудно, если припомнить недавнюю для начала XIX века пугачевщину.
И все же русское образованное общество состояло далеко не из одних сторонников сохранения крепостного права. Упирая на нравственную сторону проблемы, военный губернатор Малороссии Н. Г. Репнин гордо провозгласил: «Всяк... жертвующий собственным спокойствием и личными выгодами для пользы общей может гордиться сею мыслею». Заявление Репнина особенно ценно, если учесть, что ему было что терять. Как, впрочем, и графу М. С. Воронцову, владельцу тысяч крепостных душ, человеку, принадлежавшему к элите дворянского общества. Однако и он в 1817-1818 годах всерьез намеревался приступить к освобождению своих крестьян. Видимо, граф хорошо понимал, что, говоря словами П. А. Вяземского «Рабство – одна революционная стихия, которую имеем в России, уничтожив его, уничтожим всякие пребудущие замыслы». Иными словами, сохранение крепостного права – и бунт, а то и революция, отмена его – и установление более или менее прочного гражданского мира. Друг А. С. Пушкина и многих декабристов Петр Андреевич Вяземский знал, что говорил, когда упоминал о «пребудущих замыслах».
Дворяне-радикалы внимательно прислушивались к скупо доносившимся из Зимнего дворца слухам об облегчении участи крепостных крестьян. По свидетельствам многих декабристов, они с сочувствием относились к намерению Александра I отменить позорящее Россию рабство и были готовы всеми силами содействовать императору в столь благородном деле. Кто знает, как бы развернулись события дальше, прими монарх руку помощи, протянутую ему передовым дворянством. Однако Александр Павлович давно привык полагаться только на себя и протянутых ему рук старался не замечать. Когда один из «отцов-основателей» декабристского Союза спасения А. Н. Муравьев подал императору собственный проект освобождения крестьян, тот лишь досадливо буркнул: «Дурак. Не в свое дело вмешался». Может быть, и действительно не в свое, но ведь искренне хотел помочь монарху, поддержать его...