Александр II
Шрифт:
– Вы через Ораниенбаум ехали? – спросил лейтенант Серебряков, присматриваясь к обоим штатским и стараясь угадать, который из них член исполнительного комитета партии «Народной воли».
– Да, через Ораниенбаум. На «Луче», – ответил маленький– он тоже был членом исполнительного комитета – звали его Колодкевич.
– Да, так проще, пароходы чаще ходят.
– Им, к морю непривычным, так спокойнее. Залив теперь бушует, как океан, – сказал один из гардемаринов.
– Я на Чёрном море бывал, – сказал товарищ Андрей. – С матросами на рыбную ловлю ходил. Я качки не боюсь.
Пустячный разговор то начинался, то затихал, как пламя только
– Господа, эта комната имеет две капитальные стены. Две другие ведут в мою квартиру – там никого нет. Мой вестовой – татарин, ни слова не понимающий по-русски. Нескромных ушей нам бояться не приходится. Приступим к делу.
Обернувшись к высокому штатскому, он добавил:
– Ну, Андрей, начинай!
Высокий отошёл в угол комнаты и там встал, опустив голову.
Он начал говорить негромко и сначала неуверенно:
– Так как Николай Евгеньевич передал мне, что вы, господа, интересуетесь программой и деятельностью нашей партии, борющейся с правительством, я постараюсь познакомить вас с тою и другою, как умею.
Он поднял голову и внимательным взглядом обвёл офицеров, потом неожиданно громко и резко сказал:
– Мы – т е р р о р и с т ы - р е в о л ю ц и о н е р ы – требуем следующего…
Все вздрогнули. Сидевшие в углу на диване гардемарины встали. Стоявший у круглой железной печки штабс-капитан Дегаев скрестил на груди руки и устремил пронзительный взгляд тёмных глаз на Андрея. Тот выдержал этот взгляд и продолжал:
– Вы знаете лучше, чем кто-либо из нашей интеллигенции, положение дел в России. Вы пережили позор Сан-Стефано, вас возмутил Берлинский трактат, бессилие и продажность нашей дипломатии и та странная двойная роль, которую во всём этом играл государь.
Дальше Андрей говорил, что теперь уже поздно и напрасно думать о конституции, о чём мечтали во времена декабристов те, кто не знал о сущности заговора, – теперь нужно, чтобы сам народ взял управление государством в свои руки.
– Наша партия, – сдержанно, но убедительно говорил Андрей, – не имеет своей задачей политических реформ. Это дело выполнят те, кто называет себя либералами. Но либералы бессильны, они не способны дать России свободные учреждения и гарантии личных прав. Наша партия взяла на себя труд сломить деспотизм и дать России те политические формы, при которых станет возможна идейная борьба.
Андрей говорил о подвиге Вильгельма Телля, о Шарлотте Корде [209] , о неизбежности и необходимости террора.
– Иного пути, господа, у нас, стремящихся только к благу России и забывающих о себе, – нет! – закончил своё слово товарищ Андрей.
И так же, как на Воронежском съезде летом, после его речи незримая смерть вошла в комнату и могильным холодом и тишиною овеяла всех присутствующих. Тишина была такая, что не было слышно дыхания людей.
У молодёжи, у гардемаринов, у мичманов, пылали щёки, глаза горели восторгом. Суханов был бледен, и на сухощавое лицо его легли скорбные складки. Он поводил глазами по сторонам, оглядывая офицеров, без слов спрашивая: «Ну как, господа?»
209
Корде (Корде д'Армон) Шарлотта (1768 – 1793) – французская дворянка, подпавшая под влияние жирондистов. Проникла в дом к вождю якобинцев Марату и убила его
Настроение было такое, что, скажи в этот час Андрей офицерам – «так идёмте, господа, вместе с нами, убьём государя», – все пошли бы за ним.
Только Дегаев, всё так же стоявший в углу, у печки, скрестив руки, не переменил своей позы. Презрительная улыбка была на его лице. Андрей обменялся с ним взглядом, ещё и ещё, и теперь первый опустил глаза Андрей под ставшими строгими глазами Дегаева.
Товарищ Андрей поклонился общим поклоном и, сопровождаемый Глебом и Сухановым, вышел из комнаты. Приезжие гости торопились на пароход.
– Эт-то!.. Это я понимаю, – восторженно воскликнул лейтенант Завалишин. – Это – быка за рога!..
– Нет, господа, смелость-то какая! Ведь он никого из нас не знал! Мы – офицеры! – сказал другой лейтенант, Глазго.
– И как говорит! – воскликнул гардемарин Буланов.
– Я понимаю, что такой может чёрт знает на что увлечь.
– Он мне напомнил времена декабристов…
– Лучшие времена российской истории!
Говорившие перебивали друг друга. У всех сразу явилась охота курить. Задымили папиросы и трубки.
– Меня слеза прошибла, когда он говорил о несчастии русского народа, о том, что монархия неизбежно увлекает Россию в бездну.
– Да, господа, всё у нас плохо!.. И ах как плохо!
– Мы всё это видим и молчим.
– Слепое повиновение.
– Нет, нет, господа, мы не должны молчать! Мы не будем молчать!
– Мы, как говорил товарищ Андрей, будем создавать везде, где только можно, свои офицерские кружки.
– У нас есть сочувствующие в Одессе, Севастополе и Керчи.
– Мы снесёмся с ними. Создадим кружки народовольцев.
– Как декабристы.
– И сколько правды! Сколько горькой, обидной для русского самолюбия правды было в его пламенной речи.
– Мы таких слов ещё никогда не слышали.
В разгар этих переговоров, выкриков, возбуждённых слов вернулся Суханов. Дегаев обратился к нему:
– Николай Евгеньевич, позвольте мне сказать несколько слов по поводу речи господина… господина… не посмевшего назваться нам… товарища Андрея.
– Пожалуйста…
– Просим!.. Просим!..
– Господа, позвольте мне, как старшему между вами и годами и службой, отбывшему всю турецкую кампанию, сказать вам, если хотите, даже предостеречь вас… Ведь всё то, что так «ярко и пламенно», как кто-то из вас определил характер речи товарища Андрея, говорил этот субъект, Бог его знает, кто он такой? Всё это, простите – л о ж ь! Самая беззастенчивая, наглая и отвратительная ложь!
– Это доказать надо, – строго сказал лейтенант Серебряков.
– Я для этого и попросил слова у Николая Евгеньевича, чтобы доказать вам, вернее, чтобы указать вам, потому что доказательств никаких и не нужно. Его ложь сама по себе очевидна. Всё ясно. Вся партия построена на том, что всё в России скверно, что императорское правительство ведёт Россию в бездну, что в минувшей войне с турками у нас были одни поражения, что напрасно пролита кровь русского солдата, что мы покрыли себя позором и так далее и так далее… Что надо отобрать власть у государя и передать её народу, то есть вот таким самовлюблённым краснобаям, как этот самый товарищ Андрей, или таким дремучим обезьянам, как безмолвный товарищ Глеб, и тогда всё зацветёт само собою, манна посыплется с неба прямо в рот голодному русскому мужику и жареные рябчики появятся у каждого на столе.