Александр II

Сахаров Андрей Николаевич

– Мы не можем никому, Елизавета Николаевна, открывать мирское прошлое наших чад. Это как тайна исповеди.

– Даже если на то есть особые, очень важные обстоятельства? Я вам расскажу, в чём дело.

И графиня Лиля, торопясь и довольно сбивчиво, рассказала о Вере, о её странностях, о том, как Вера пропала вскоре после цареубийства, как думали, что она наложила на себя руки и утопилась, и как никто её больше не видел.

Настоятельница слушала с большим вниманием рассказ графини Лили.

– Что же, много бывает загадочного в мире, Елизавета Николаевна, – сказала тихо и в глубокой задумчивости настоятельница. – Но ничего такого сказать вам про сестру Веронику не могу. Просто не знаю ничего такого. Она ангельский чин приняла и с ним отрешилась от всего земного,

ушла от мира. Кто она была – я не знаю. Пришла она к нам точно два года тому назад, летом, с партией богомолок, всё больше простых крестьянок. Пришла из Яффы пешком, с клюкою, в чёрном, очень бедном платье и осталась на послушании. Рабо-отала! Так ни раньше, ни после никто у нас не работал. Видите – какой сад. Всё её руками создано. Ручками своими нежными тяжёлые камни на гору таскала, землю набрасывала и любила цветы. Поэтическая натура. Ну, да у нас о прошлом не принято расспрашивать. Что было в миру, нас не касается. Я и сама слышала что-то про Веру Ишимскую… Так у нас тайна исповеди – тайна по гроб и дальше. Год тому назад постриглась – стала Вероникой и ушла из мира. Пока послушницей была, могли мы сказать её имя – теперь никак это невозможно, и не гневайтесь на меня за то. Наша Вероника образец целомудрия, чистоты телесной и душевной, добролюбия и трудолюбия, и не нужно смущать её души, примирившейся со своим положением. Она у нас и посейчас садом заведует.

– Вы нам, матушка, – вмешался Порфирий, – только скажите, какая она – блондинка или брюнетка?

Матушка шутливо замахала рукою на Порфирия и даже пальцем ему пригрозила:

– Ка-к-кой! – С прежней светскою кокетливостью былой светской дамы сказала она: – И ни блондинка и ни брюнетка – а монахиня. Не напрасно волосы мы обрезаем да куколем покрываем. Платом лоб укручиваем, чтобы женскими прелестями никого не смущать. Монахиня Вероника не пожелала открывать тайну своего прошлого – значит, имела на то основание.

Вероника как будто стала скрываться от приезжих гостинников. Только ещё раз удалось Порфирию увидеть её, когда она работала в саду, и Порфирий стал после этого уверять графиню Лилю, что усмотрел на её верхней губе чёрный пушок, какой не мог быть у блондинки.

Графиня Лиля даже не на шутку рассердилась на Порфирия.

– Будет тебе! – говорила она, устраиваясь в каюте парохода, стоявшего в Яффе. – Сказал! Усики! Брюнетка! Что же, ты хотел, чтобы та страшная, на морском берегу, зарытая без молитвы – была нашей Верой? Нет – именно монахиня Вероника и есть наша милая Вера. У Веры всегда была склонность к мистицизму, к возвышенному. Мирское её не удовлетворяло. Подумаешь! Афанасию она отказала. Последнее время, перед тем как исчезнуть, помнишь, твоему отцу всё Евангелие читала. Неспроста это было. И всегда была такая скрытная. Где она ходила, с кем она виделась, разве мы когда-нибудь знали? Может, и тогда она молиться ходила, с Божьими людьми видалась… И я так счастлива, что мы наконец нашли нашу Веру… Так жутко было всегда думать о том, что мы видели тогда на берегу. Мне даже часто снилась она. Жаль, умер Афиноген Ильич… Каким было бы это ему утешением… А теперь – всё в порядке. Монахиня Вероника… И – красота! За садом ходит. Ишимская! Несказанная прелесть их Горний сад… Ты куда положил букет роз, что дала нам настоятельница? Вероника его резала. И банку с вареньем из апельсинов? Я такого варенья и не видала никогда. Цельными плодами сварено, и – сочно!.. Жалко, рецепта не спросила, как оно делается. Ну вот – банку на сетку! А качка будет, нам на головы и полетит – хорошо разве будет?

Оживлённая, красивая, – годы её не брали – Лиля пустила теперь в свой чёрные косы белые пряди – «poivre et sel» [229] – она устанавливала по-своему вещи в каюте «Царя».

Золотые зайчики, отражения маленьких волн на рейде, затейливым узором играли по белому, крашенному масляной краской потолку каюты. В круглый иллюминатор видны розовые скалы, белые дома, пальмы, миндальные деревья, смоковницы. Тихо и сонно плескало о борта парохода море. Порфирий сидел под иллюминатором

и вспоминал Балканы и тот Восток, который он освобождал, проливая свою кровь и отдав сына по воле императора Александра II.

229

Перец с солью (фр.).

Всё было в прошлом, точно с тех пор целая вечность прошла.

Грустные мысли одолевали Порфирия.

Нет царя-освободителя, которого Порфирий крепко любил и за которого пролил кровь. Внезапно от удара, в Москве, в гостинице, умер кумир Порфирия Скобелев. Александровское прошлое кануло в вечность. Шли новые веяния, новые являлись люди, и строительство России шло быстрыми, но мирными темпами, и про государя Александра III говорили «царь-миротворец». Бедно одетая, по новому, утверждённому военным министром Ванновским образцу, армия вела работу незаметно, без былого парадного блеска, и не было больше разводов в Михайловском манеже. На новую дорогу выходила Россия. И в семье Порфирия сколько перемен… Недавно похоронил отца, без погребения лежат где-то кости Афанасия, и ушла Вера… И, конечно – Вероника не Вера… Вера – та, страшная, гнилая, на пустынном морском берегу. Была бы Вероника Верой, не подошла бы она? Не сказала бы слова привета, не расспросила бы хотя о дедушке?

Но сказать своих мыслей Лиле Порфирий не мог и не смел.

В жаркой каюте уже пахло тонкими Лилиными духами, пахло всею ею, обаятельной, милой жёнушкой, жизнерадостной и живой, всюду, куда ни входила она, умевшей вносить свой особенный уют и своё женское очарование.

«Ну, что же? – думал Порфирий. – Те умерли, как нам придёт пора умирать, а с этой он пойдёт и дальше по пути работы, по пути строительства России на далёкой окраине, понесёт с нею в глухие места русскую культуру и русское очарование. Такие простые, честные, любящие, немудрёные жёны больше нужны и больше сделают, чем сложные и мудрёные натуры, как Вера, и Господь знал, кому посылать смерть, кому сохранить жизнь…»

Декабрь 1935 – Сантени, Франция

Январь 1938 – Далевиц, Германия

Комментарии

Об авторах

ТУМАСОВ БОРИС ЕВГЕНЬЕВИЧ родился на Кубани в 1926 году. В 16 лет ушёл на фронт. После окончания войны закончил Ростовский-на-Дону университет, аспирантуру. Кандидат исторических наук, доцент. Автор исторических романов: «На рубежах южных» – о восстании черноморских казаков начала XVIII века; «Русь залесская» – об Иване Калите; «Лихолетье», «Землёй да волей жалованы будете» – о Смутном времени на Руси; «Зори лютые» – конец княжения Владимира Святославича.

Сейчас писатель живёт и работает в Краснодаре.

Текст романа «Покуда есть Россия» печатается по изданию: Тумасов Б. Е. Братушки. Краснодарское книжное издательство, 1991.

КРАСНОВ ПЁТР НИКОЛАЕВИЧ (1869 – 1947) – генерал-лейтенант царской армии. Участник и организатор контрреволюции в период гражданской войны. В октябре 1917 г. вместе с А. Ф. Керенским возглавил антисоветский мятеж. В 1918 г. он атаман Войска Донского, в это время на территории Войска Донского было создано своё правительство из верхушки казачества (март 1917 г. – январь 1918 г.), главой которого был генерал А. М. Каледин; Краснов командует белоказачьей армией. В 1919 г. он эмигрирует в Германию.

Ещё до Октябрьской революции, в 1890-е гг., Краснов стал известен как писатель, знающий и живописующий среду, нравы и историю казачества. Именно в этой роли «пишущего изнутри» проявилась незаурядность личности Краснова и его яркий писательский почерк, что «продемонстрировано» в повестях и рассказах: «На озере» (1893), «Донцы» (1896), «Казаки в Африке» с подзаголовком «Дневник начальника конвоя Российской императорской миссии в Абессинии» (1899), «Атаман Платов» (1896), «Казаки на Дальнем Востоке» и «Атаманская команда».