Александр II
Шрифт:
– Вы служили бы, князь, – с отвращением сказала графиня Лиля.
– «Служить бы рад – прислуживаться тошно» – это Чацкий в «Горе от ума» у Грибоедова, а Щедрин написал: «На службе одни приказывают, а другие смотрят, чтобы приказания исполнялись».
– Что-то очень уж мудрёно, – сказала графиня.
– Если мудрёно – это не я, а Щедрин, Это, Елизавета Николаевна, век такой… Больной век… Реформы… Крестьян освободили, а людьми не сделали… Кухаркины сыновья в гимназии пошли – образованными становятся, а всё в бабки играют… Сословия равняют. Суд скорый, гласный и милостивый, присяжные заседатели, защитники, прокуроры. Какие речи говорят, каких преступников оправдывают!.. Теперь подняли
139
Медленно, спокойно (нем.).
– Вам делом заняться нужно. На что вы живёте?..
– Милостями людскими. Помнится, и вы, Елизавета Николаевна, мне как-то десятку прислали, когда узнали, что я без сапог хожу. А делом заняться?.. А что такое дело?.. Чистое равнение во фронт?.. Это дело?.. Или судебные речи?.. Тоже, если хотите-дело!.. А по мне, что землю пахать, что водку пить – всё одно дело…
Графиня Лиля встала. Её терпение иссякло.
– Вера… Концерт подходит к концу. Твой дед будет сердиться, если не найдёт тебя на твоём месте. Мы дойдём, князь, одни. Вера теперь успокоилась.
– Как вам угодно, Вера Николаевна… Я с удовольствием покурю здесь в полном уединении, размышляя о конечности вселенной, о движении миров, о звёздах и планетах… Пока не повалит сюда толпа смотреть игру потешных огней… Народ любит игрушки, а я не люблю народа…
VIII
В конце октября на Петербург налетели сухие морозы. Гололедица стала по городу. Скользили и падали извозчичьи лошади. Нева потемнела, надулась и текла величавая, спокойная, дымящаяся густым морозным паром. Деревья садов, бульваров и парков покрылись седым инеем, разбухли и стояли очаровательно красивые. Пруды в Таврическом саду замёрзли, были опробованы, и Дворцовое ведомство открыло на них каток. На каток этот пускали по особым приглашениям. Там собирался петербургский свет. Там часто каталась красавица великая княгиня Мария Павловна, а в те дни, когда наследник цесаревич приезжал в Петербург из Гатчины, на катке можно было видеть стройную цесаревну в короткой шубке, с необычайной грацией скользившую на коньках. Иногда приезжал на каток государь император и, сидя в кресле, закутавшись в шинель с бобровым воротником, смотрел, как резвилась на льду молодёжь.
По четвергам и воскресеньям играла военная музыка. Устраивались кадрили на коньках, потом под звуки вальса кружились изящные пары, выписывая коньками затейливые вензеля.
Как только графиня Лиля узнала, что каток открыт, она пришла за Верой.
– Порфирий придёт позднее, – сказала она. – Он занят… Он не катается на коньках. Мы с ним будем потом пить чай на катке.
В эту осень графиня похорошела и точно стала моложе. Весёлый, счастливый огонь постоянно горел в её блестящих, выпуклых глазах, румянец не сходил с её полных щёк, и очаровательна была улыбка маленьких, ярких губ.
В белой горностаевой шубке, в такой же шапочке, в светло-серой
Когда-то Вера «обожала» каток. У неё были подаренные дедом великолепные стальные шведские коньки. Она красиво каталась, умела делать фигуры и была пленительна своим высоким ростом, тонкой талией и строгими чертами юного, серьёзного лица. Кто не знал, кто она, – принимал её за скандинавскую принцессу.
Сейчас она неохотно сходила на лёд.
– Мне, Лиля, всё это до смерти надоело.
– Подумаешь!.. В восемнадцать лет надоел каток! Ты хандришь, Вера.
– Ну правда, что интересного? Мальчишки – пажи и лицеисты облепят, приставать будут… и… Афанасий!.. Он мне стал противен.
– Подумаешь!.. Афанасий… Да он – бог Таврического катка. Идём скорее. Кавалергардские трубачи играют сегодня. Возможно, будет государь император.
По катку, по аллеям сада в серебряном уборе инея бодро звучали трубы. Уже было много народа. Чинно катались офицеры, кто, заложив руки за спину, мчался широкими шагами, кто, ещё новичок, опасливо расставив руки и нагнувшись вперёд, неуверенно катился, ища точку опоры. Пажи и лицеисты мчались по двое и по трое.
Только что Вера с графиней, взявшись за руки, обежали вокруг пруда, как появился Афанасий.
Он появился шумно. Этот мальчишка знал себе цену. Он знал, что ему за его удаль, красоту, молодечество всё прощают. Он не стеснялся даже и при высочайших особах. Он вылетел прямо из павильона, щёлкая коньками по ступенькам, рискуя разбить себе голову. Он был в одном мундире – стрелковом кафтане, распахнутом на груди, в шапке с ополченским крестом, в малиновой рубахе, в широких шароварах и высоких сапогах гармоникой. Ухарем-молодчиком, вихрем слетел он на лёд, крикнул звонко на пажей и лицеистов:
– Расступись, молодёжь, Афанасий Разгильдяев идёт! – И помчался, выписывая вензеля, раскачиваясь из стороны в сторону и всё ускоряя свой лихой бег.
Он нарочно разогнался прямо на Веру с графиней, так, что те испугались. В двух шагах от них Афанасий затормозил, затопал коньками, взвился в воздух и зычно на весь каток крикнул:
– Вера!.. Видишь?..
И, круто повернувшись, пошёл красивым голландским шагом по кругу.
Все любовались им. Высокого роста, с юным, круглым, раскрасневшимся на морозе лицом, с маленьким пушком над верхней губой – он был великолепен.
Барышни млели, ожидая, кого пригласит он кататься под вальс. Все знали, что никто не умеет так обольстительно кататься, выделывая круги.
Вера со страхом смотрела на своего кузена. Она последнее время совсем не переносила его. А тот точно и не замечал этого. Его ухаживания становились грубее и настойчивее. Вера не успела докатиться до павильона, как Афанасий нагнал её.
– Здравствуйте, графиня… Вера, здравствуй… Графиня, мне все говорят, что мои губы созданы для поцелуев. А?.. Что?.. Правда?..
Графиня Лиля поймала его шутливый тон.
– Подумаешь!.. Все?.. Я не нахожу… Никто этого не находит, кроме разве вашей Мимишки. Идёмте со мною, Афанасий Порфирьевич.
Удаляясь от Веры, Афанасий нарочно громко, обернувшись в сторону кузины, сказал:
– Ну что Мимишка?.. Мне нужно, чтобы другие это находили…
Оставшись одна, Вера легко и грациозно покатилась к краю пруда, подальше от трубачей и толпы катающихся. Тут вдруг увидала Суханова. Николай Евгеньевич катился ей навстречу не очень смело. В морской чёрной шинели и чёрной фуражке, нахлобученной на уши, он походил на профессора или пастора.