Александр II
Шрифт:
VII
На просторном румынском дворе богатого крестьянина были собраны офицеры полков 14-й дивизии. Они стояли по полкам. Был знойный день и время после полудня. Запылённое золото погон тускло блестело в солнечных лучах. Околыши кепи выгорели в походе, и так же запылились и точно выгорели лица офицеров. Они похудели от долгого похода, загорели и, хотя были тщательно вымыты и подбриты на подбородках, носили следы усталости тяжёлого похода в знойное лето.
В четырёхугольнике, образованном полковыми группами офицеров, похаживал невысокого роста генерал в длинном чёрном
«За словом в карман не полезет, – думал Порфирий, стоявший в середине четырёхугольника с чинами штаба. – Говорит, как пишет. Профессор!.. По-суворовски учит. Молодчина!»
– Так вот-с, господа, прошу не забывать, что это прежде всего тайна… Военная тайна… Не мне говорить вам, господа, как свято и строго должна быть соблюдена эта тайна… Опустите руки, господа.
Руки в белых перчатках, приложенные к козырькам кепи, опустились. Стало менее напряжённо, вольнее. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то кашлянул, кто-то вздохнул.
– Сегодня ночью, значит, в ночь на 15 июня, будет наша переправа через Дунай для прикрытия наводки моста через реку… Первыми на понтонах переправляются три стрелковые роты Волынского полка и первые два батальона того же полка. Полковник Родионов, сделайте расчёт и подготовьте ваших людей…
В рядах волынцев произошло движение. Кое-кто приложил руку к козырьку и сейчас же опустил её. Кто-то придвинулся ближе к середине квадрата.
«Афанасий пойдёт», – подумал Порфирий и любовно посмотрел на сына. Глазами сказал: «Не осрамись» – и Афанасий взглядом и улыбкой ответил: «Не бойся, папа, не подкачаю».
Драгомиров после краткой паузы продолжал:
– Передать солдатам… Научить, вразумить… На судне – полная тишина. И прошу не курить… Если неприятель огонь откроет – не отвечать. Раненым помощи на понтоне не подавать. Каждое движение может опрокинуть понтон. И раненому не поможешь, и других потопишь. Начнётся дело – тут не до сигналов и команд. Слушай и помни: что приказано раньше, то и исполняй. Береги пулю, не выпускай её зря. Стреляй только наверняка. Иди вперёд и коли. Пуля обмишулится – штык не обмишулится. Побьёшь турка – не говори: победил!.. Надо войну кончить – тогда и скажешь!.. Конец венчает дело, а это сегодняшнее, завтрашнее – только начало.
«Всё под Суворова ладит, – думал Порфирий, – а запоминается легко».
– План атаки? Вот меня спрашивали, какой план? Да какой же может быть план? Темно. Ночь – и местность незнакомая. Скажите людям – поддержка будет – подпирать будем непрерывно – смены не будет. Кто попал в первую линию – так и оставайся в ней, пока не будет сделано дело.
Драгомиров помолчал немного. Зоркими чёрными глазами он осмотрел офицеров и опять заговорил о том, что, видимо, волновало его более всего: беречь патроны. Знал, что патронов мало, что подавать их за реку будет нелегко, знал и то, что у его солдат ружья Крнка, едва на шестьсот шагов бьющие, а у турок Пибоди-Мартини, на полторы версты пристрелянное, и патронов уйма. Значит – вперёд, и штык.
– Патроны беречь!.. Скажите своим молодцам – хорошему солдату тридцать патронов хватит на самое горячее дело. И не унывать!.. Главное – не унывать… Как бы тяжело ни было – не унывать! Отчаяние – смертный грех, и сказано в Писании: «Претерпевый до конца – спасётся…»
Опять замолчал, похлопывая рукой по кулаку, посматривал в глаза офицеров. «Что они, как?» Потом сказал, повысив голос:
– Так вот-с! Это и всё! Война начинается. Прикажите по ротам на вечерней молитве после «Отче наш» петь: «Господи Сил с нами буди»… Знаете-с? «Иного бо разве тебе помощника в скорбех не имамы»… Помните? Силы небесные помогут вам там, где земные силы изменят… Чего человек не может – то Богу доступно-с!..
Порфирий сбоку и сзади смотрел на Драгомирова и думал: «Что он: точно верит или опять под Суворова – безверное войско учить, что железо перегорелое точить?»
– От души желаю вам, господа, полного успеха-с!
Драгомиров ещё повысил голос, сделал паузу, вздохнул и решительно добавил:
– Да иначе, господа, и быть не может. На нас возложено государем великое дело! Исполним его… с д о с т о и н с т в о м!!
Драгомиров приложил руку к большому козырьку своей фуражки и сделал полупоклон.
– Попрошу по местам! Авангарду генерала Иолшина через два часа выступать!
Офицеры с озабоченным говором выходили со двора. Они стеснились в воротах, постояли в тени раскидистого чинара, раскуривая трубки и папиросы, и пошли к полю, где белели палатки биваков. Там было тихо. Солдаты спали крепким послеобеденным сном.
VIII
Смеркалось, когда Волынский полк вошёл в румынское селение Зимницу. Рота, где служил Афанасий, остановилась в узкой улице. В хатах загорались огни. У колодца толпились солдаты. Старик румын подавал им воду.
– Пофтиме, пофтиме [170] , – говорил он ласково.
Фельдфебельский окрик раздался сзади:
– Чего стали! Пошёл вперёд!
Двинулись по улице, в темноте, между высоких садов, плетёных изгородей, мимо белых домов. Нет-нет и донесёт в улицу запах большой реки – пахнёт илом, сыростью и свежестью широкого водного простора. Никто не спрашивает, что это такое. Все знают: под селом – Дунай…
Вышли из улицы и наверху, на каком-то поле, стали выстраивать взводы и без команд, следуя за своими ротными командирами, стали в густые батальонные колонны.
170
Прошу покорно (рум.).
Вполголоса скомандовали:
– Рота, стой! Составь!
Звякнули штыки составляемых в козлы ружей. Усталые от тридцативёрстного перехода без привалов солдаты полегли за ружьями, сняли ранцы и скатки.
– От каждого взвода послать по два человека к котлам за порциями…
От артельных повозок на широких полотнищах принесли куски холодного варёного мяса и хлеб и раздали солдатам. Люди сняли кепи, перекрестились и жадно ели ужин. Пахло хлебом, мясом, слышались вздохи, кто-нибудь икнёт и вздохнёт.