Александр III и его время
Шрифт:
По оценке присутствовавших, производство суда было весьма торжественно. В определённой мере этому «способствовал висевший в зале суда портрет во весь рост покойного императора, покрытый чёрным крепом.
Председательствующим суда Особого присутствия правительствующего Сената был назначен сенатор Э. Я. Фукс, прокурорские обязанности исполнял Н. В. Муравьёв. Все подсудимые, кроме Желябова имели адвокатов.
В ходе судебного разбирательства цареубийцы не отрицали своей принадлежности к «Народной воле», были убеждены, что боролись за освобождение своего народа, пытались доказать нравственную силу своей борьбы.
В своей программной речи на суде Желябов особо отметил, что «русские народолюбцы не всегда действовали метательными снарядами», а только после того, как было подавлено их «движение с целью мирной пропаганды социалистических идей… совершенно бескровное, отвергающее насилие».
«Весьма занимательно было выслушать этих несчастных фанатиков, — записал в
Очень близка к этой оценке запись в дневнике государственного секретаря Е. А. Перетца: «Три дня я провёл в суде над злоумышленниками первого марта, — пишет он. — Рысаков — слепое орудие. Это несчастный юноша, имевший прекрасные задатки, сбитый совершенно с толку и с прямого пути социалистами. Михайлов — дурак. Кибальчич — очень умный и талантливый, но озлобленный человек… Душа дела — Желябов и Перовская. Первый из них похож на ловкого приказчика со Щукина двора, произносящий громкие фразы и рисующийся; Перовская — блондинка небольшого роста, прилично одетая и причёсанная, должна владеть замечательною силой воли и влиянием на других. Преступление 1 марта, подготовлявшееся Желябовым, было после его арестования приведено в исполнение по её плану и благодаря замечательной её энергии» (208, с. 54).
Страстная обвинительная речь Н. В. Муравьёва, длившаяся почти пять часов, обратила на себя всеобщее внимание. Милютин назвал её «превосходной». «Муравьёв, — заметил военный министр, — весьма талантливый молодой человек, в полном смысле слова оратор» (там же, с. 49). Также высоко оценил эту речь и Перетц: «Речь прокурора Муравьёва была очень хороша, даже блестяща» (208, с. 55).
По оценке демократических изданий, его речь была «напыщенной» и «вычурной», наполненной «небылицами». Следует признать, что иным тогда не могло быть выступление прокурора по делу об убийстве признанного всеми царя-реформатора. В то же время и обвинитель, и председатель суда находились под неусыпным оком властей. «Господа сенаторы, господа сословные представители! — начал свою речь прокурор, — призванный быть на суде обвинителем величайшего из злодеяний когда-либо совершившихся на русской земле, я чувствую себя совершенно подавленным скорбным величием лежащей на мне задачи. Перед свежею, едва закрывшеюся могилою нашего возлюбленного монарха, среди всеобщего плача Отечества, потерявшего так неожиданно и так ужасно своего незабвенного Отца и Преобразователя, я боюсь не найти в своих слабых силах достаточно яркого и могучего слова, достойного того великого горя, во имя которого я являюсь теперь перед вами требовать правосудия, виновным требовать возмездия, а поруганной ими, проклинающей их России — удовлетворения!» (107а, с. 78). В своей речи Муравьёв предельно жёстко и сурово отнёсся к подсудимым: «… Отрицатели веры, бойцы всемирного разрушения и всеобщего дикого безначалия, противники нравственности, беспощадные развратители молодости, всюду несут они свою страшную проповедь бунта и крови, отмечая убийствами свой отвратительный след» (там же, с 102).
Приговор был одинаков для всех — смертная казнь через повешение. Только Рысаков и Михайлов подали прошения о помиловании, которые были отклонены.
В день окончания судебного процесса профессор философии В. С. Соловьёв выступил в зале Кредитного общества с лекцией «Критика современного просвещения и кризис мирового процесса». Свою
Известно также, что ещё до суда, в марте, Л. Н. Толстой написал Александру III письмо, в котором, основываясь на Евангелии, просил о помиловании убийц и убеждал молодого венценосца не начинать своего царствования с дурного дела, а стараться душить зло добром и только добром. Александр III велел передать графу Льву Николаевичу Толстому, что, если б покушение было совершено на него самого, он мог бы помиловать, но убийц отца он не имеет права простить. Все злоумышленники были казнены 3 апреля 1881 г. в пятницу, в холодное, серое, сумрачное утро на Семёновском плацу Петербурга (ныне район, где расположен Театр юного зрителя и улица Брянцева). Только для Геси Гельфман, которая ждала ребёнка, казнь была отсрочена. Она умерла несколько месяцев спустя при родах в тюремной больнице.
Перед казнью цареубийцы содержались в доме предварительного заключения. Подполковник Дубисса-Крачак принял преступников из дома предварительного заключения и сопровождал их под конвоем до места казни по Литейному проспекту, улицам Шпалерной (ныне ул. Воинова), Кирочной (ныне ул. Салтыкова-Щедрина), Надеждинской (ныне ул. Маяковского) и Николаевской (ныне ул. Марата) до Семёновского плаца. В распоряжении его находились одиннадцать полицейских чиновников, несколько околоточных надзирателей, городовых и, сверх того, местная полиция 1, 2, 3 и 4-го участков Литейной части и 1 и 2-го участков Московской части. Конвой, сопровождавший преступников, состоял из двух эскадронов кавалерии и двух рот пехоты.
Поддержание порядка на Семёновском плацу, на месте казни с прилегающими к нему улицами, было поручено полковнику Есипову, в распоряжении которого находились шесть полицейских чиновников, много других лиц, а также местная полиция 3 и 4-го участков Московской части и 3-го участка Александро-Невской части. У дома предварительного заключения, по пути следования и на Семёновском плацу были, сверх того, усиленные наряды конных жандармов.
Для оказания помощи полиции по пути следования от войск было выделено более 15 подразделений: рота на Шпалерной улице, у дома предварительного заключения, рота на Литейном проспекте, со стороны арсенала, рота на углу Невского проспекта и Николаевской улицы, рота по Николаевской улице, у мясного рынка. В распоряжении полицмейстера полковника Есипова находились четыре роты и две сотни казаков на Семёновском плацу; две роты у входа с Николаевской улицы на плац; две роты у входа с Гороховой улицы (ныне ул. Дзержинского) на плац; одна рота у Царскосельской железной дороги и одна рота по Обводному каналу.
Войсками, собранными на Семёновском плацу, командовал начальник 2-й гвардейской кавалерийской дивизии генерал-адъютант барон Дризен.
В 7 часов 50 минут ворота, выходящие из дома предварительного заключения на Шпалерную улицу, отворились, и спустя несколько минут из них выехала первая позорная колесница, запряжённая парой лошадей. На ней с привязанными к сиденью руками помещались два преступника: Желябов и Рысаков. Они были в чёрных, солдатского сукна арестантских шинелях и таких же шапках без козырьков. На груди у каждого висела чёрная доска с белой надписью: «Цареубийца». Юный Рысаков, ученик Желябова, казался очень взволнованным и чрезвычайно бледным. Очутившись на Шпалерной улице, он окинул взором части сосредоточенных войск и массу народа и поник головою. Не бодрее казался и учитель его Желябов. Кто был на суде и видел его там бравирующим, тот, конечно, с трудом узнал бы этого вожака цареубийц — так он изменился. Впрочем, этому отчасти способствовали перемена костюма, но только отчасти. Желябов, как тут, так и во всю дорогу, не смотрел на своего соседа Рысакова, и, видимо, избегал его взглядов.
Вскоре вслед за первой выехала из ворот вторая позорная колесница с тремя преступниками: Кибальчичем, Перовской и Михайловым. Они также были одеты в чёрные арестантские одеяния. Софья Перовская помещалась в середине, между Кибальчичем и Михайловым. Все они были бледны, но особенно Михайлов. Кибальчич и Перовская казались бодрее других. На лице Перовской можно было заметить лёгкий румянец, вспыхнувший мгновенно при выезде на Шпалерную улицу. Перовская имела на голове чёрную повязку вроде капора. На груди у всех также висели доски с надписями: «Цареубийца». Как ни был бледен Михайлов, как ни казался он потерявшим присутствие духа, но при выезде на улицу он несколько раз что-то крикнул. Что именно — разобрать было довольно трудно, так как в это самое время забили барабаны. Михайлов делал подобные возгласы и по пути следования, зачастую кланяясь на ту и другую сторону собравшейся по всему пути сплошной массе народа. Следом за преступниками ехали три кареты с пятью православными священниками, облачёнными в траурные ризы, с крестами в руках. На козлах этих карет помещались церковнослужители. Эти пять православных священников для напутствования осуждённых прибыли в дом предварительного заключения ещё накануне вечером в начале восьмого часа.