Александр Иванов
Шрифт:
У него, недавно еще считавшего, что монархия не имеет смысла, так как держится насилием; что монархия сама по себе религия и только у республики нет мистических отговорок и божественного права, сорвется признание, которое, казалось бы, никак не сообразовывалось с его прежними взглядами:
— Все серьезные люди убедились, что недостаточно идти на буксире за Европою, что и в России есть свое, особенное, что необходимо понять и изучить в истории и в настоящем положении дел.
Через несколько лет, в феврале 1858 года, он запишет слова, которые для многих, не знающих А. И. Герцена, окажутся откровением: «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину» [128] .
128
Там
Так напишет он и добавит, может быть, главное: «Вера в Россию — спасла меня на краю нравственной гибели» [129] .
Узнав о февральской революции 1848 года во Франции, А. И. Герцен уезжает в Париж.
Чтобы понять, оценить события, их надо пережить.
Первые вести о начале революции в Париже достигли Петербурга 20 февраля 1848 года [130] . В дневнике сына государя, великого князя Константина Николаевича, описание придворного веселья прерывается следующей записью:
129
Там же. Т. 5. С. 10.
130
Дата дана по ст. ст.
«20 февраля. Был de’jeuner dansant у Папа наверху, весьма веселый [131] . Пришло известие во время бала, что по случаю предполагавшегося банкета оппозиционного в Париже, о котором толковали всю зиму, были в городе беспокойства. Народ атаковал камеру депутатов, и уже делали завалы на улицах; но войско хорошо дралось, и разогнало народ. Это было 10 февраля. На другой день драка в улицах увеличилась и стала еще кровопролитнее. Тогда начальство Национальной Гвардии собралось к королю и объявило ему, что оно не отвечает за верность гвардии, если министерство долее останется в руках Гизо. Король согласился и г-ну Моллё приказано образовать новое министерство».
131
В эти дни в Петербурге праздновали Масленицу.
На следующий день, из официального извещения, поступившего на имя секретаря французского посольства в Петербурге Мерсие, стало известно не только о падении кабинета Гизо, но и о низвержении короля Людовика-Филиппа. Тот же Константин Николаевич, находившийся рядом с отцом, описывает этот момент так:
«21 февраля… в 11 часов работал Папа с Нессельродом. Ничего важного не было. Вдруг приносят с почты пакет к Нессельроде, в котором между многими не важными бумагами пакет с надписью — весьма нужное. Он распечатал; это депеша от французского посланника в Париже к г-ну Мерсие: „12/24 февраля. В Париже волнения продолжаются и усиливаются. Повсюду баррикады, дерутся везде, и кровь льется. Национальная гвардия и народ не желают слышать о министерстве Моллё. Сообщение по Северной железной дороге прервано, вследствие чего и Вы и я долгое время останемся без новых известий… телеграф работает с большими затруднениями“.
7 часов вечера.
Все кончено! — король отрекся, герцогиня Орлеанская объявлена регентом. Одиллон Барро — Президент Государственного Совета. Молю Бога за вас».
Падение Июльской монархии на участников этой сцены произвело ошеломляющее впечатление.
Великий князь Константин Николаевич закончил ее описание так: «Нас всех как бы громом поразило, у Нессельроде бумага выпала из рук… Пап апослал меня, чтобы прочитать эту депешу Мам а. Она тоже испугалась.Вот доказательство, что то, что не от Бога, то стоять не может, — Лудвиг Филипп взошел посредством революции на трон, обагренный кровию, держался на нем 18 лет, так, что все чуть-чуть что не на коленях перед ним стояли и думали, что он силен и тверд; и вот 2 дней достаточно, и он опять ничто!.. Господи, храни твою Русь Святую, дабы она всегда оставалась тебе верною!»
21 февраля, в воскресенье, от русского посланника в Берлине барона Мейендорфа была получена депеша и чрезвычайные добавления к берлинской газете о последующих событиях в Париже. Сведения эти государь получил во время бала у наследника.
Именно к этому моменту относят приписываемые ему слова:
— Седлайте коней, господа! Во Франции объявлена республика!
Впрочем,
Еще одна запись из дневника сына императора:
«22 февраля… Во Франции Республика,королевская семья бежала неизвестно куда. Франция управляется Национальным собранием и кроме того советом…
Вот до чего мы дожили! Повторение ужасное явлений конца прошедшего века. Просто ушам не верится. Волосы дыбом становятся! А что-то будет еще. Пап авсегда говорил, что он срок дает до первого марта. Еще первого марта нет, а уже все вверх дном стоит…» [132]
132
Еще в январском (1848 г.) международном обзоре, составленном Николаем I, государь высказывал следующие свои мысли: «Но возможно, что в Германии внезапно вспыхнет революционный дух; ободряемый тем, что достигнуто в Швейцарии, и тем, что происходит в Италии, и мало сдерживаемый слабыми или неспособными государями, он будет охватывать одно государство за другим. Очень боюсь, что в таком случае мир в Германии будет нарушен, и если там начнется борьба, то эта борьба может оказаться на руку революционерам. Тогда, во имя наших интересов, придется смело выступитьпротив зла, которое будет угрожать нам самим, и объединить под нашими знаменами все, что останется верным порядку.Эта роль подходит для России, я ее принимаю и с Божьей помощью пойду навстречу опасностям, опираясь на справедливость и уповая на Бога…».
Меж тем в Париже в течение нескольких часов четыре правительства уступили одно другому свое место. На улицах было множество вооруженных и пьяных людей, так как погреба Тюильри и Пале-Рояля подверглись разграблению, как и все остальные во дворцах. Улицы были еще загромождены баррикадами, и по ним нельзя было проехать в экипаже.
Все иностранцы готовились к отъезду.
Усталые и деморализованные войска поднимали ружейные приклады кверху и передавали свое оружие и амуницию народу. Герцог Монпасье, во главе 6000 человек и грозной артиллерии, отдал все свои артиллерийские ящики народу возле ворот Сан-Мартен, не сделавши ни единого выстрела, и постыдно бежал в сопровождении своих адъютантов.
Иным могло показаться, не в Палате депутатов, а на улицах, где тысячные толпы парижан распевали революционные песни, решается судьба Франции [133] .
Впрочем, лишь немногие, умеющие анализировать события, понимали, если Наполеон I, чью всесокрушающую карьеру запустили иллюминаты в качестве орудия по разрушению Церкви и опрокидыванию установленного порядка по всей Европе, не оправдал в свое время их ожидания, то теперь ими делалась ставка на других лиц и с дальним прицелом.
133
Письма А. Н. Карамзина. 1847–1848. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1935. С. 22–25.
Игумен Черменского монастыря Антоний (Бочков) писал в 1848 году оптинским старцам: «…Революция во Франции не есть частное зло, а только воспламенение тех подкопов, которые подведены под всю землю, особливо под европейскую, яко хранительницу просвещения и духовного и мирского.
Теперь страшен уже не раскол, а общее европейское безбожие. Времена язычников едва ли не оканчиваются. Все европейские ученые теперь празднуют освобождение мысли человеческой от уз страха и покорности заповедям Божиим. Посмотрим, что сделает этот род XIX века, сбрасывающий с себя оковы властей и начальников, приличий и обычаев! Посмотрим, каков будет этот новый Адам в 48 лет, который теперь возрождается из европейской благородной земли, какова будет эта зловещая птица, высиженная из гнезда парижского! Это яйцо уже давно положено: оно еще в 1790-х годах согревалось, и вылупившийся Наполеон, хотя и обжег себе крылья на пожаре московском, и, как будто, мы вместе с ним простились и с войной, и с общими потрясениями, но, видно, это был только один болтун, а настоящий высидок явится в наше преблагополучное время, во дни мира и утверждения. Если восторжествует „свободная“ Европа и сломит последний оплот — Россию, то чего нам ожидать, судите сами…»