Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Эрлер Ольга

Где еще на свете есть такое черное небо и такие яркие звезды? А этот шелест-шептание камыша на берегах Нила! Или этот особенный прозрачный свет и колышущийся воздух пустыни, создающий фантастические картины далеких всадников, морей и оазисов. Во всем ощущалось присутствие чего-то неповторимого, необыкновенного. И Александр — главный волшебник ее жизни…

Обо всем этом думала она, сидя на пустынном тирском берегу, ловя последние лучи заходящего солнца, любуясь серебристо-голубой рябью моря.

Подошел Леонид и долго

стоял под деревом, за ее спиной. Таис сидела обнаженная, обняв колени и положив на них подбородок. Он любовался ее божественным загорелым телом, к которому он никогда больше не сможет прикоснуться, и тоже вспоминал Египет, их возвращение на корабле в Мемфис. Она тогда стояла на корме, опершись грудью на перила, и задумчиво наблюдала багрово-розовый закат, а он подошел к ней, принял ту же позу и выражение лица, и они, усмехаясь, переглядывались. Он был с ней наедине и счастлив украденным, урванным счастьем. Они много разговаривали в те дни, много хорошо молчали. Он смотрел на нее и не мог насмотреться, и иногда она, шутя, брала его лицо в свои руки и отворачивала в другую сторону.

Тяжело любви не ведать, Тяжело любовь изведать, Тяжелей всего не встретить На любовь свою ответа…

Да, тяжело, но… У него осталось так много прекрасных воспоминаний: дождь в пустыне, ее умиление, когда они подсмотрели, как ежик пьет воду из лужи, детская радость, что ей удалось совсем близко увидеть белого лисенка с огромными смешными ушами. А ее досада и непередаваемая гримаска на лице, когда ее искусали клопы в расписанном фресками склепе древнего вельможи. И их совместные семейно-доверительные ужины, когда они говорили часами обо всем на свете и понимали друг друга с полуслова. Эти воспоминания принадлежали ему одному, это — его достояние и навсегда останется с ним. И это — немало. Этим можно быть счастливым, еще как!

— Не пугайся, — Леонид подошел сзади. — Ничего, что нарушил твой покой… уединение, — поправился он, так как покой нарушил не он, а Александр, Леонид это знал. А, может, он дал ей необходимый покой. И счастье, и все.

Таис вышла из своей задумчивости и медленно ему улыбнулась. Десятки чувств сменились на ее прелестном лице.

— Привет, садись…

Она поежилась от легкого ветра — красное солнце почти скрылось за горой — и накинула хитон. Его белая, слабого плетения ткань оттеняла блестящую загорелую кожу на плечах и груди, с которой она стряхивала высохший песок. Черные волосы были высоко заколоты, ветер норовил забросить выбившиеся прядки на лицо, и она тонкими пальцами укрепляла их в копне кудрей. Она была невыносимо хороша.

— На тебе знакомые серьги, — удивился Леонид.

— Да, твой подарок, я их не снимаю. Бывают такие «удачные приобретения».

—

Ты не грустишь?

— Есть немножко. Приказано прощаться с морем. А любое прощание — это возможное прощание навсегда. Я размышляю над тем, как странно устроен человек. Он всегда сожалеет об ушедшем. Вот и меня посетило чувство ностальгии.

— По Афинам?

— По Египту.

— Не может быть! И я только что думал об этом, — удивился Леонид.

— Он нас заразил своей тайной. Жизнь течет, как вода. Жизнь и есть вечное движение, изменение. А иногда хочется, чтобы она остановилась.

— …застоялась и превратилась в болото.

— Ах, ну ты со своей иронией… Прямо, как Александр, — с укором сказала Таис. — Болото! — повторила она и рассмеялась, оценив шутку.

— Видимо, и я, и Александр неосознанно боимся твоей грусти и на всякий случай пытаемся ее преобразовать в какое-то более спокойное чувство.

— Какое своеобразное объяснение, — подняла брови Таис.

— Мы говорили об Александре… — напомнил Леонид.

— Да, есть о чем, — Таис легла к нему на колени, лицом к морю. Ее грудь округлилась и обнажилась в вырезе хитона.

— Ты любишь его?

— Конечно, есть за что! Я от него одно добро вижу. Ты разве нет?

— Конечно, я его люблю…

Он не договорил, Таис перебила его:

— За тот же Египет, кому «спасибо» сказать?

Леонид рассматривал ее бархатную щечку и нежный профиль, когда неожиданно раздался лай Периты и свист Александра.

— Привет, легок на помине, — спокойно и приветливо сказала Таис и отстранилась от норовящей лизнуть ее Периты. Александр цыкнул на собаку, и та вмиг послушалась.

— У тебя в ушах не звенело? Мы как раз говорили о тебе, какой ты хороший, — сказал Леонид.

— О! За глаза говорили хорошее?! Ну, тогда это любовь, и это серьезно. — Царь опустился на песок у ног Таис.

— Как охота? Поймал кого? — вяло спросила Таис.

— Поймал… Это в Египте можно было ловить руками. Но кое-что взял.

— Луком, соколом? — продолжила Таис.

— Нет, соколом хорошо в песках; на юге с Пердиккой мы хорошо поохотились с соколом.

— Значит, понравилось?

— Сокол вроде легкий поначалу, а как потаскаешь его полдня, рука отваливается. Кстати, тебя Геро разыскивала с… чуть не сказал «собакой», с Адонисом твоим.

— Что ты имеешь против моей собаки?

— Это не собака, а непонятный зверь. Особый. Испортила ты его, избаловала, — ответил Александр.

— Ах, — махнула рукой Таис, — у нас с тобой могут быть хоть на что-то разные взгляды? Он мне не для охоты, а для дома, для души…

— Но он же пес, и его натура требует собачьей жизни — охоты, крепкой руки.

— Ты хочешь сказать, что ты к Перите применял когда-то крепкую руку! — вскинула брови Таис.

— Она меня и так понимает, моя умная девочка.