Александр Македонский. Наследник власти

Гульчук Неля Алексеевна

Пиршество длилось до поздней ночи, прерываясь возгласами приветствия в честь Птолемея, Селевка и его семьи.

– Кстати, Селевк, что ты скажешь об Эвридике, дочери Антипатра?

– Я ее никогда не видел, но знаю, что она самая младшая. Ей лет шестнадцать. Антипатр предложил тебе ее руку? – Селевк рассмеялся.

– Почему ты смеешься?

– Антипатр умен! Никею, отвергнутую Пердиккой, он выдал замуж за Лисимаха. Филу, вдову Кратера, наверное, уже предложил юному Деметрию, сыну Антигона. Ты самая выгодная партия для его младшей дочери, ведь своим регентством Антипатр обязан тебе. Он торопится хорошо пристроить своих дочерей. Поезжай в Пеллу и реши все сам. В сердечных делах трудно советовать. Единственное, что хочу напомнить: я уважаю

и ценю Антипатра, но его сыновья, особенно Кассандр… Они грубы и самонадеянны.

– Кассандр сейчас ищет дружбы со мной, – задумчиво произнес Птолемей. – Понимаешь, Селевк, времена изменились. Друзья становятся врагами, враги – друзьями. Может быть, и стоит вступить с ним в союз.

– Он первым пришел ко мне в Пелле и протянул руку дружбы. Но я бы от такого союза воздержался.

– Посмотрим, – вздохнул Птолемей. – В ближайшее время я поеду в Пеллу. Навещу мать, Лага и брата Менелая. Ведь я не видел их более десяти лет. Потом вернусь в Египет и решу вопрос с Сирией и Кипром. Может быть, ты дождешься меня в Пелле?

– Нет, я пробуду там не более двух-трех дней. Слишком много дел в Вавилоне…

На безлунном небе сверкали яркие звезды. Между колоннами, увешанными гирляндами из свежих лотосов, медленно танцевали девушки в длинных прозрачных одеждах. Черные волосы, заплетенные в многочисленные тонкие косички, развевались по их плечам, широкие браслеты из разноцветных стеклянных бусинок охватывали запястья. В стороне юные египтянки играли на музыкальных инструментах: флейтах, многострунных арфах, лютнях. Такт отбивали ударные: небольшие барабаны и тамбурины. Танцующие девушки тоже отбивали такт – хлопаньем в ладоши и пощелкиванием пальцами.

Танцы окончились. Девушки уступили место молодому певцу. Низкий бархатный голос разлился по залу:

– Проведи день весело. Возложи цветы лотоса на голову своей прекрасной возлюбленной. Пусть музыка и пение войдут в твой дом и наполнят его радостью.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Апама проснулась, когда первый солнечный луч проник сквозь задернутые занавески и коснулся ее лица. Зима в Македонии заканчивалась, весна приближалась. Солнце все чаще заглядывало в окна. Апама любила подниматься на рассвете, когда все остальные еще крепко спали. Часто ее будил плач Антиоха из соседней комнаты. Но в это солнечное утро в доме было тихо. Персиянке, привыкшей к жаркому климату, нравилось яркое утреннее солнце, даже зимнее. Она любила наблюдать, как коврики, украшающие стены большого дома Антиоха, постепенно расцветают яркими красками. В ее покоях было тепло и уютно. В небольших металлических жаровнях потрескивал огонь. Апама долго лежала с закрытыми глазами, наслаждаясь тишиной и ласковым прикосновением солнечных лучей. Но вскоре тоска завладела ее душой. Она снова, вот уже более четырех месяцев, просыпалась не в своем дворце в Вавилоне, а в доме знатного македонянина Антиоха. Этот дом очень уступал в роскоши дворцу Селевка в Вавилоне. Он был значительно меньше, все в нем казалось маленьким, неудобным, однообразным и чужим. Еда, которую здесь подавали, была слишком грубой после изысканной и разнообразной пищи знатных вавилонян. Все разговоры в доме сводились к мелким сплетням, обсуждению блюд и восхвалению воинских подвигов непобедимых македонян. Громкий смех и грубые шутки мужчин, большую часть жизни проводивших в походах, раздражали. В их характерах отсутствовали мягкая утонченность и любовь к лести, свойственные персам. Македоняне презирали персов за изнеженность и греков за любовь к прекрасному и возвышенному. Хотя Антиох, Лаодика и Диодимия относились к Апаме с почтением, она чувствовала: к ней внимательно присматриваются. Ведь она в этом доме чужая и непонятная, короче

говоря – варварка.

В обширной библиотеке отца Селевка Апама изучала учения философов Эллады, пыталась понять глубокий смысл греческих трагедий. И хотя дни были заняты, тоска по мужу ни на минуту не покидала ее…

Вчера вечером Лаодика неожиданно разоткровенничалась.

– Я хочу открыть тебе одну тайну.

– Тайну? – насторожилась Апама. – Мне?

– Да. Только тебе.

– Об этой тайне не знает даже твой муж?

– Нет, Антиох знает. Только он. Я никому больше не рассказывала о своем сне.

– Почему?

– Доверять людям стало крайне опасно. Они часто идут наперекор воле богов.

Лаодика рассказала Апаме о своем давнем сновидении, еще до ухода Селевка на Восток. Это сновидение, по ее твердому убеждению, было явным предзнаменованием царской власти. Лаодика во сне нашла кольцо и передала его сыну, которому предстояло получить власть там, где он это кольцо потеряет. Это был перстень с печатью, на которой был выгравирован якорь. Селевк потерял его в долине Евфрата…

– Лаодика, но ведь ты никогда не была в тех местах, – удивилась Апама. – Почему ты решила, что это долина Евфрата?

– Так сказал голос Пифии в моем сне, – уверенно заявила Лаодика. – И еще прорицательница сказала: «Твой сын, Лаодика, будет провозглашен царем в городе, который Александр изберет своей столицей».

– Это Вавилон! – воскликнула Апама. – Я не сомневаюсь, что Селевк будет там царем.

– А у тебя почему такая уверенность?

– Так предсказали наши жрецы. Они редко ошибаются.

– Собирая сына в поход на Восток, – продолжила Лаодика, – я вручила ему кольцо с выгравированным на нем якорем.

– Я никогда не видела такого кольца у Селевка, – изумилась Апама.

– Не видела потому, что, когда армия Александра приблизилась к Вавилону, Селевк перед вступлением в город потерял кольцо.

Женщины впервые за все время отсутствия в Пелле Селевка дружески беседовали. Апама передала Лаодике рассказ мужа о былых событиях.

– Когда Селевк приближался к Вавилону, его конь споткнулся о камень. Камень раскололся. Небольшой отколовшийся кусок имел форму якоря. Птолемей, оказавшийся рядом с Селевком, истолковал это как символ безопасности. Камень, напоминающий якорь, Селевк вделал в один из своих перстней. И этот перстень действительно хранит его от бед. Где-то, интересно, Селевк сейчас?..

В голосе Апамы было столько грусти, что Лаодика поспешила ее успокоить:

– Об этом мы узнаем завтра на агоре. Пойдем туда сразу после утренней трапезы. На агору новости доходят быстрее всего.

И, пожелав Апаме спокойной ночи, Лаодика удалилась в свои покои.

Апама пролежала без сна всю ночь, мечтая о том, чтобы, повернувшись на бок, увидеть рядом с собой Селевка. На глаза невольно набегали слезы. Но, вспомнив изречение греческого философа, которое она недавно прочла в одном из свитков, сдержалась и перестала плакать. «Надо научиться владеть своими чувствами», – приказала она себе, повторив слова философа, но легче от этого на душе не стало. Апама встала, оделась и бесшумно скользнула мимо покоев Диодимии, которая еще спала. Комнаты, по которым она проходила, казались тихими и пустынными. Только в комнатах рабынь уже вовсю кипела работа. Постукивание набивок ткацкого стана и звенящий шелест веретен доносились из большого низкого помещения, полного девушек, начавших работу задолго до рассвета.

Сквозь неплотно закрытую дверь Апама увидела Лаодику, которая осматривала работу рабынь и делала строгие замечания.

– Почему столько узлов? – Рука хозяйки обрушилась на щеку юной темнокожей девушки. – Мне нужно сукно, а не дерюга. Немедленно отхлестать розгами нерадивую!

«Я бы лишила себя жизни, если бы попала в этот дом в рабство», – вспомнила Апама слова Амитиды. Верная рабыня принадлежала миру трудного, полного опасностей и лишений детства и юности Апамы, с ней были связаны и горести, и радости. И никогда не повышала на Амитиду голоса.