Александр Македонский. Огни на курганах

Ян Василий Григорьевич

Затем князья подошли друг к другу, подержались за локти, шепча слова молитвы, и поцеловались в плечи. Будакен помог старому князю Тамиру снова взобраться на коня. Затем ловко вскочил на своего карего жеребца и по узкой тропе, выдавленной в глинистой почве, как канавка, тронулся к югу. Скифские воины, растянувшись длинной цепью, последовали за ним.

Тамир хлестнул коня плетью и вскачь, без дороги, пустился в степь – в сторону своей ставки. За ним, взбивая пыль, помчались все его спутники.

Одинокий серый идол слепыми каменными глазами смотрел вдаль – туда, где группа всадников быстро уменьшалась в дрожащем раскаленном воздухе.

Часть

третья

Счастливая Сугуда

На городских воротах

Город Курешата дремлет в палящих лучах раскаленного солнца. Арка въездных ворот города, сложенная из больших квадратных кирпичей, раскрыла, как пасть, широкий черный вход. Старые карагачевые ворота изъедены временем и термитами; на них резные изображения льва, стоящего на задних лапах, и необычайно храброго персидского царя, который, держа льва за уши, разрезает ему мечом живот. Под аркой проходят ослики, нагруженные зеленым клевером, медлительные бородатые буйволы, малорослые кони, скрытые под громадными вязанками хвороста. За животными идут, покрикивая, крестьяне в серых дерюжных одеждах, в грубых кожаных сандалиях. У них длинные черные бороды, недоверчивые глаза сидят глубоко, носы горбатые. Подпоясаны они тремя разноцветными шнурками – знак того, что они, как честные поклонники огня, имеют три добродетели: добрые мысли, добрые слова и добрые дела. Головы обвязаны желтым или синим полотенцем, конец которого спадает на плечо.

Городские ворота стоят в глубине между двумя сходящимися углом стенами из сырцового кирпича. На стенах выступают бойницы. Если из степи прискачут скифы и захотят штурмовать город, то их обстреляют со стен, забросают сверху камнями и зальют кипятком и горячей смолой.

Над воротами на выступе сидит сторож Кукей и вяжет узорчатые шерстяные чулки. Он стар и провел на этом месте много лет. Лицо выжжено солнцем и изрезано морщинами. Седые брови над слезящимися глазами торчат во все стороны. Давно уже не налетали из степи кочевники. Но он хорошо помнит, как последний раз примчались всадники на небольших крапчатых и бурых конях, с короткими копьями и тяжелыми секирами, в остроконечных черных шапках. Они ревели, как буйволы. Их стрелы летели далеко и поражали без промаха. Защитники города попрятались со стен, оставив котлы с кипятком. Эти всадники вытоптали конями поливные поля пшеницы, на скаку хватали и втаскивали на седла баранов и телят, стучали секирами в ворота. Они ушли обратно в степь, лишь получив вереницу верблюдов, нагруженных полосатыми мешками с зерном и большими кувшинами с крепким вином и медом.

Сторож Кукей дремлет, а руки по привычке шевелят деревянными спицами, продолжая вязать чулок. Он поглядывает со стены вниз, когда там громко заспорят между собою крестьяне.

Направо от Кукея, на верхушке башни из сырцового кирпича, облупившейся и оплывшей под действием солнца, ветров и зимних дождей, – взъерошенное гнездо, и в нем маячит аист на длинной красной ноге.

Иногда аист подпрыгивает, распластав широкие крылья, или закидывает голову назад, кладя клюв на спину, и щелкает им, как трещоткой.

«Счастливый наш город, – думает Кукей. – Видно, еще мы не прогневали нашего всемогущего небесного покровителя Ахурамазду». И он молитвенно протягивает руки с чулком к солнцу.

Налево, в щелях стены, скрыты гнезда больших серых

коршунов. Они часто вылетают оттуда, стремительные и бесстрашные, и затем плавают в небе, издавая скрипучие тонкие крики, точно стон блока над колодцем: «пирлюлю-лю-лю, пирлюлю…»

Аист внезапно замахал крыльями, потанцевал на тонких ногах и плавно полетел, направляясь в степную равнину, раскинувшуюся к северу беспредельным выцветшим плащом.

Сонные глаза Кукея проследили за полетом аиста, на солнце отливавшего серебром. Через квадратные поля проса и клевера, где поблескивала спущенная из канав вода, по межам пробиралась группа всадников. Кукей их сразу узнал: это, несомненно, скифы, около двадцати воинов. Как не узнать остроконечных черных шапок, небольших бурых и пегих коней! Уже можно было различить тонкие, наклоненные вперед копья.

Кукей бросился к бронзовому боевому котлу, подвешенному на перекладине, и неистово заколотил по нему палкой. Резкие дребезжащие звуки понеслись по городу, пробуждая всюду тревогу. На плоских крышах появились перепуганные жители, побросавшие работу.

Кукей бил в котел, пока не прибежал испуганный десятский [80] с опухшим от сна лицом. Он переводил глаза то на Кукея, то на степь и наконец бросился к стене, вглядываясь в приближавшихся страшных всадников. По дороге бежали крестьяне, прыгали через канавы, гнали ослов в стороны, прямо через поля.

– Ворота! Скорей закрыть ворота! – закричал десятский и вместе с Кукеем побежал с башни вниз по истертым сырцовым ступеням.

Но когда оба внизу завернули за выступ стены, то наткнулись на трех скифов, прискакавших на пегих конях. Они уже въехали в ворота и остановились, поджидая других.

80

Десятский – начальник десяти воинов.

– Назад, уезжайте назад! – кричал скифам десятский. Он боялся приблизиться и только издали махал руками.

Один из всадников, с красной головной повязкой, крикнул Кукею:

– Старик чулочник, неужели ты не хочешь узнать меня? Я же Левша, Шеппе-Тэмен, сын горшечника! Разве ты не помнишь? Ты мне показывал, как из кишок крутить тетиву, как из рога оленя гнуть лук.

Кукей начал присматриваться и узнал молодое обветренное лицо, узкие смешливые глаза.

– Верно, ты, кажется, Левша Шеппе! Мне ли не узнать тебя: рядом жили! Теперь ты уже своего коня завел! Разбогател, видно. Но что мне делать, если нам приказано не пускать скифов в город?

Десятский продолжал кричать: он боялся, что скифы начнут рубить его тяжелыми секирами.

– Уезжайте за городскую стену – мы запрем ворота, а потом уже начнем говорить с вами. Кто знает, не едут ли за вами тысячи скифов, чтобы ворваться в город.

– Брось кричать! – успокаивал Спитамен. – Зачем всполошил весь город? Сколько лет уже нет войны между нами! Сакские вожди не раз пили с вашими князьями чашу дружбы.

– Не пой мне песни, поворачивай! – кричал десятский. – Наместник города прибьет в гневе гвоздями к воротам и меня и сторожа Кукея за то, что мы впустили вас.

Из соседней, людной улицы с криками вылетело несколько всадников. Впереди на большом откормленном коне несся толстый согд, обвешанный оружием, с копьем наперевес. Его латы блистали, на шлеме развевались фазаньи перья. За ним скакали безусые юноши с поднятыми мечами.

Одновременно в ворота въехал Будакен и за ним его спутники. Он сидел на коне, спокойный, как всегда, угрюмый, со свисшими усами; только глаза его сузились и настороженно поблескивали. Все остановились.

Кукей выскочил вперед: