Александр Македонский. Огни на курганах
Шрифт:
Скифы с такой быстротой уходили от пехоты и тяжелых коней македонских этэров, что проскочили то место, где им приказано было завернуть и ударить с боков на растянувшиеся позади них ряды яванов.
Дикие вопли понеслись им навстречу. Впереди в ущелье весь путь перегораживали ряды скифских телег, где находились женщины, дети и старики. Дымились костры, испуганные быки и верблюды бились на привязях.
Черные от солнца сакские жены на телегах подымали маленьких плачущих детей.
– Убейте нас раньше! Не отдавайте на позор
Одна женщина верхом на тощей лошади, с люлькой поперек седла, помчалась в ряды скифов:
– Дайте нам копья! Мы сами будем драться! Умрем в бою!
Люлька на широком ремне, перекинутом через шею женщины, раскачивалась, а она хлестала кобылицу и неслась сквозь ряды задерживающих бег скифов.
Македонцы издали увидели тяжелые телеги, где их кони переломали бы себе ноги. Военачальники закричали слова команды, и с необычайной быстротой и искусством всадники повернулись, перестроились и, стараясь сохранить порядок, понеслись обратно.
Скифы, как стая легких собак, наседающих на тяжелого кабана, кружились и гнались вслед за уходившими македонскими всадниками.
Македонцы направились обратно к реке тем же путем, постепенно сдерживая бег, подбирая своих раненых и добивая раненых скифов.
Скифы напирали сзади, готовясь к новому удару. Сейчас отряд Гелона налетит на македонцев, перерубит канаты плотов, и тогда в рукопашной схватке можно покончить с владычеством Двурогого в Азии.
Но Гелон с отрядом не явился…
Македонцы свободно приближались к переправе, выдерживая натиск беспорядочно наседавших скифов, а навстречу им уже двигалось подкрепление: извилистая линия лучников и пращников; за ними тесными рядами, блистающая медью, спешила пехота, прикрываясь бронзовыми щитами, готовая к рукопашному бою.
Яваны спешно переправлялись обратно на свой берег. Оттуда метательные машины с грохотом начали снова выбрасывать тучи стрел и камней, оттесняя скифов, пока последние плоты не оттолкнулись от раскаленного каменистого скифского берега…
В Мараканде
По дороге к Мараканде, взбираясь с холма на холм, плелся серый ослик с двумя мешками, перекинутыми через спину. Сзади шагал Спитамен в рваной одежде; красный лоскут был обернут вокруг головы. Он шел ровной походкой, веткой подгоняя осла и беспечно тянул песню, переливчатую, как завывание ветра.
Он посматривал на старые желтые стены Мараканды с густыми кустами в трещинах между зубцами бойниц и, хмурясь, отворачивался, когда порыв ветра доносил душную струю трупного смрада. Возле открытых ворот, где обычно стояла стража и лотки продавцов вареной требухи, сушеного винограда и сладких палочек из теста, теперь было пусто. На дороге, изрытой глубокими колеями, валялись цветные тряпки, лежала на боку телега с одним колесом.
Осел, насторожив длинные уши, обошел телегу и шарахнулся, наткнувшись на раздутый труп белой
После ворот начинались домики ремесленников, окруженные урюковыми деревьями. Здесь раньше перед двустворчатыми дверьми целый день сидели медники и выковывали молотками тазы, кувшины или бронзовые серпы. Теперь не было видно ни одного мастера. Дверцы распахнулись; на пороге лежало пестрое одеяло, повсюду валялись клочья соломы и разбитые черепки посуды.
Осел засеменил по узкой тропинке вдоль глиняного забора.
Странная тишина и безлюдье делали мрачными эти извилистые улицы, по которым раньше непрерывным потоком двигалась смеющаяся пестрая толпа.
Что-то сильно ударило Спитамена в щеку, и легкая деревянная стрелка отскочила и скатилась на землю. Он задержал осла и вошел в раскрытые ворота. «Что это было: знак предупреждения или западня?» Он привязал осла и прошел во двор с квадратным прудом посередине. Раньше когда-то Спитамен бывал здесь и знал хозяина – красильщика материй. И сейчас через двор были протянуты посиневшие от краски веревки, и на них еще висело несколько темных лоскутков.
Но где же сам мастер? У него было много детей, постоянно какие-то старые и молодые женщины полоскали холсты; где они? Пустынно и угрюмо, как выбитый глаз, глядела дыра в стене дома, и в ней запутался скомканный рваный ковер.
Новая стрелка пролетела мимо Спитамена, и тут он заметил на старом платане среди широких зубчатых листьев кудрявую головку мальчика. Он притаился за стволом и целился из самодельного лука деревянной лучинкой. Злые глазенки сверкали.
Спитамен подошел ближе, прикрывая лицо руками.
– Не подходи, а то убью, – пропищал ребенок.
– Подожди убивать, я друг твоего отца. Хочешь хлеба? – И Спитамен протянул ему сухую лепешку.
Мальчик схватил ее и стал жадно грызть, ворча, как звереныш, и вдруг заплакал. Слезы текли по щекам, и он утирал их грязным кулачком.
– Что с тобой, мальчуган, чего ты плачешь?
– Я боюсь здесь оставаться. Возьми меня с собой.
– Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к отцу?
– Нет. Мой отец лежит в колодце, а мать – в пруду. Я их спрашивал, а они ничего не говорят. Их побросали туда злые яваны.
– Ладно, слезай. Я тебя поведу с собой. У меня есть осел, и ты поедешь на нем.
Мальчик, ловко цепляясь босыми ногами за кору дерева, спустился на землю.
– Теперь иди за мной и не отставай, пока яваны далеко.
Они направились вдоль забора и вышли за ворота к месту, где остался осел.
Трое яванов в медных шлемах с конскими хвостами стояли около осла, и один ощупывал мешки.
– Крупный ячмень, пригодится.
– Ты зачем бродишь по чужим домам? Грабить пришел? – крикнул другой явана, приподняв копье.