Александр Македонский. Пределы мира

Манфреди Валерио Массимо

— Двадцать талантов? — сказал Евмен. — Но это несоразмерная сумма.

— Награда должна соответствовать невыполнимости задачи, — возразил Александр. — Такая сумма сделает целую семью богатой на пять поколений вперед. Я уверен, что такие деньги могут придать человеку крылья.

Меньше чем через час явились триста добровольцев: больше половины из них — агриане, остальные — македоняне из горных областей.

— Нам пришла в голову мысль, — сказал один, похоже, главный среди них. — Ножи агриан здесь не помогут. Мы воспользуемся колышками от шатров, они из закаленного железа. Мы будем вбивать их в лед молотом, привяжем к ним веревки и поднимемся по одному. Может получиться.

— И я так думаю, — ответил царь. — Возьмите

у Евмена знамя и, когда подниметесь на вершину, разверните его. Мы прикажем трубить в трубы, и тогда вам придется лишь высунуться, чтобы вас увидели из крепости.

С наступлением вечера невероятное предприятие началось. Пока было возможно, скалолазы поднимались пешком, неся на спине мешки с веревками и кольями, потом начали вбивать их в лед и подниматься один за другим.

Ни царь, ни его товарищи в эту ночь не смыкали глаз. Затаив дыхание, они смотрели вверх на смельчаков, которые медленно, со страшными усилиями карабкались по ледяной стене. К полуночи еще поднялся ветер, от которого коченели руки и ноги, ледяной ветер, пробиравший до костей, но воины продолжали подниматься. На нетронутой белизне снега была еле различима их темная линия.

Тридцать человек упали в пропасть и разбились о скалы, но двести семьдесят с первыми лучами солнца добрались до макушки пика.

— Знамя! — крикнул Пердикка, указывая на красное пятнышко, развевающееся на вершине. — У них получилось!

— О небесные боги! — воскликнул Евмен. — Никогда бы не поверил, если бы мне рассказали. Скорее трубите в трубы!

Тишину долины нарушил настойчивый сигнал, многократно отраженный эхом, и воины с громкими криками высыпали на вершину, чтобы их услышали обитатели Скалы. Часовые на бастионах сначала никак не могли понять, откуда исходят голоса, а потом, подняв глаза и увидев солдат Александра на вершине пика, побежали будить своего господина. Тот, не поверив, сам выскочил на стену. Вскоре опять явился глашатай Александра и закричал:

— Как видишь, у нас есть солдаты с крыльями, и их довольно много. Что скажешь?

Оксиарт посмотрел наверх, потом вниз, а потом снова наверх.

— Сдаюсь, — ответил он. — Скажи своему царю, что я готов принять его.

На следующий день, к вечеру, Александр со своими товарищами и гетайрами «Острия» поднялся в «Скалу» и направился в башню Оксиарта, ожидавшего его на пороге. Они обменялись любезностями, а потом гостя вместе с его друзьями хозяин проводил в зал, где по согдийскому обычаю все было готово к пиру. На полу вдоль столов в два ряда были уложены мягкие подушки. Царь оказался напротив Оксиарта, но вскоре его взгляд привлекла особа, сидевшая справа от хозяина дома, — его дочь Роксана!

Это была девушка невероятной красоты, божественных форм, легенда среди своего народа, давшего ей поэтическое имя «Звездочка».

Она улыбнулась молодому царю, и ее зубы сверкнули жемчугом; черты ее нежного лица казались совершенными; длинные ресницы блестели; гладкая, как мрамор, кожа имела янтарный отлив. Иссиня-черные волосы обрамляли чистейший лоб и, когда она двигала головой, волной оттеняли яркий и тонкий свет больших глаз цвета фиалки.

Александр и девушка посмотрели друг на друга, и обоих охватило вихрем, обволокло волшебной трепетной аурой, расплавленной и разреженной, как утренний сон. Для них больше ничего не существовало, голоса других сидящих за столом затихли вдалеке, и зал как будто опустел — лишь мелодия индийской арфы блуждала в расширившемся, вибрирующем пространстве и проникала в душу и тело, и даже их голоса, говорящие на разных языках, казались одинаковыми в невыразимой, уносящей ввысь музыке.

И тогда Александр понял, что до сих пор никогда не был по-настоящему влюблен. Раньше временами он переживал глубокую и яркую страсть, жгучее желание, привязанность, восхищение — но не любовь. Любовью было вот это — то, что он испытывал сейчас, это трепетное

волнение, эта испытываемая к ней жажда, это глубокое упокоение души и в то же время неодолимое беспокойство, это ощущение счастья и страха. Вот что было любовью, о которой говорили поэты. Таков этот непобедимый и беспощадный бог, такова эта необоримая сила, бред ума и чувств, единственное возможное счастье. Александр забыл кровавые призраки прошлого, оставил былые тревоги и страхи; его безмерная тоска улеглась и утонула в глазах Роксаны с фиолетовым отливом, в ее небесной улыбке.

Очнувшись, царь понял, что все смотрят на них и всё понимают. Тогда он встал перед благородным Оксиартом и твердым голосом, с горящими от волнения глазами проговорил:

— Я знаю, что еще несколько часов назад мы были врагами, но теперь я предлагаю тебе долгую и крепкую дружбу и в залог этой дружбы, а также из искренней и глубокой любви, которую испытываю, прошу у тебя в жены твою дочь. — И пока толмач переводил, повернулся к девушке и добавил: — Если ты согласна.

Роксана встала и ответила на своем языке, столь странном и в то же время звучном. Только его имя она выговорила так, как его произносили его друзья:

— Я хочу стать твоей женой, Александрос, навсегда.

Свадьбу справили через три дня с большой пышностью, и Александр пожелал выполнить персидский ритуал с хлебом, но по македонскому обычаю разрубив его мечом. Потом новобрачные съели этот хлеб, глядя друг другу в глаза и чувствуя, что влюблены до конца дней своих и что связь эта не разорвется и за гробом. Роксана была в церемониальных одеждах — синем халате поверх красной длинной рубахи, перетянутой на талии поясом из золотых дисков, с вуалью на голове, ниспадавшей из-под диадемы чистого золота с подвесками из бус, украшенных ляпис-лазурью.

Во время свадебного ужина царь почти ничего не пил и лишь держал за руку свою новую жену, что-то тихо говоря ей на ухо. Она не понимала его слов, слов любви, стихов великих поэтов, образов из сновидений, призывов. Измученная душа Александра искала утешения во взгляде этой непорочной девственницы, в чувстве любви, что исходила из ее рук, из ее глаз, когда она смотрела на него с искренним и нескромным желанием, жгучим и в то же время нежным. При каждом вздохе ее цветущая грудь вздымалась, по щекам распространялся легкий румянец, и в этом дыхании царь в свою очередь искал признаки того внезапного и в большой степени неизвестного ранее чувства, пламенно желая, чтобы оно вечно оставалось неизменным.

Когда они, наконец, остались одни, Роксана, опустив глаза, начала раздеваться, медленно обнажая свое дивное тело и наполняя земную свадебную постель божественным ароматом своей кожи и волос. Александра охватило глубокое и сильное волнение, словно он погрузился в теплую ванну после долгого хождения под снежной бурей, в тисках мороза, словно выпил он чистой родниковой воды после долгого скитания по пустыне, словно снова почувствовал себя человеком после разврата, жестокости и зверств.

Его глаза светились, и, прижав девушку к себе, Александр ощутил соприкосновение с ее кожей. Он стал искать ее неумелые губы, целовать ее грудь, живот, бедра. Он любил ее с глубокой печалью, полностью отрешившись от себя, как никогда в жизни, и когда их тела содрогнулись, он ощутил, как вливает в ее лоно жизнь, ту таинственную дикую энергию, которой сметал города и полки, которая позволяла ему пережить самые страшные раны, с которой он топтал самые святые чувства, убивал в себе жалость и сострадание. И когда Александр в изнеможении отпустил Роксану и заснул рядом с ней, ему приснилось, что под черным небом он идет по долгой дороге к берегу океана, ровного, холодного, неподвижного, как плита из вороненой стали. Но ему не было страшно, потому что, как теплое покрывало, как таинственное счастье детских воспоминаний, его обволакивало тепло Роксаны.