Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
— Время предположений прошло. Он уже ничего не видит и не слышит. Забылся смертным сном.
— Ни в чем нельзя быть уверенным. Мне рассказывали, что порой те, кого уже считали покойниками, позже приходили в себя и повторяли все, что при них говорили.
Птолемей подавил раздражение. Ох уж эти болтливые греки! Или Эвмен чего-то боится?
— Я пришел, потому что мы с тобой знали его с рождения. Ты не хочешь проститься с ним?
— А разве мое появление не вызовет недовольство приближенных к нему македонцев?
Давняя обида искривила
— Да брось ты! Тебе все доверяют. Мы давно ждем тебя.
Секретарь начал неспешно приводить в порядок письменный стол. Вытирая перо, он поинтересовался:
— А о наследнике не было речи?
— Пердикка спросил его, пока он еще мог шептать. Он сказал: «Сильнейшему. Hoti to kratisto».
Эвмен задумался. Говорят, умирающие обретают провидческий дар. Он тревожно поежился.
— По крайней мере, — добавил Птолемей, — так утверждает Пердикка. Он склонился над ним. Остальные не слышали его слов.
Отложив перо, Эвмен поднял взгляд.
— Может, он имел в виду Кратера? Ты говоришь, он уже задыхался.
Они переглянулись. Кратер, ближайший помощник Александра, отправился в Македонию, чтобы принять регентство от Антипатра.
— Если бы тот был здесь…
Птолемей пожал плечами.
— Кто знает?
Про себя он подумал: «ЕслибынеумерГефестион…» Хотя, если бы Гефестион остался жив, ничего этого не случилось бы. Александр не натворил бы всех тех безумств, что привели его к смерти. Не отправился бы в Вавилон в такую жару, не полез бы в зловонные топи речных низовий. Но не стоило лишний раз напоминать Эвмену о Гефестионе.
— Ну и дверь у тебя! Тяжеленная, словно слон. Как ты ее закрываешь?
Помедлив на пороге, Эвмен спросил:
— И он не сказал ничего о Роксане и о ее ребенке? Ничего?
— До родов еще четыре месяца. А если она родит девочку?
Они вышли в сумрачный коридор — высокий, широкий в кости македонец и стройный грек. Молодой македонский воин, стремительно несшийся мимо, едва не натолкнулся на Птолемея и пробормотал слова извинения.
— Есть какие-то перемены? — спросил Птолемей.
— Нет, командир, по-моему, пока нет.
Воин судорожно вздохнул, и они увидели, что по щекам его текут слезы.
Когда юноша удалился, Птолемей сказал:
— Этот мальчик еще на что-то надеется. Я уже не могу.
— Что ж, пойдем.
— Погоди.
Птолемей схватил грека за руку и, втащив его обратно в комнату, с трудом закрыл дверь, петли которой тяжело заскрипели.
— Лучше я скажу тебе это сейчас, пока еще есть время. Ты мог бы узнать все и сам, но…
— Да не тяни же! — нетерпеливо сказал Эвмен.
Он поссорился с Гефестионом незадолго до его смерти, и с тех пор Александр не особо жаловал своего секретаря, не считал нужным, как раньше, делиться с ним чем-то.
Птолемей сказал:
— Статира тоже ждет ребенка.
Нервозность Эвмена сменилась оцепенением.
— Ты имеешь в виду дочь Дария?
— А кого еще, по-твоему, я мог бы иметь в
— Но это все меняет. И когда же…
— Ты что, не помнишь? Хотя, разумеется, нет, ты же был тогда в Вавилоне. Когда Александр слегка пришел в себя после смерти Гефестиона — нельзя же вечно замалчивать это имя, — то отправился на войну с коссаянцами. Мне тоже пришлось приложить к этому руку, ведь именно я сообщил ему, что эти разбойники затребовали положенную им дорожную дань, и стал невольным виновником его гнева. Впрочем, небольшой поход пошел ему на пользу. Разобравшись с нахалами, Александр двинулся в Вавилон, но по дороге завернул на недельку в Сузы, чтобы навестить Сисигамбис.
— Вот старая ведьма! — с горечью бросил Эвмен.
«Если бы не она, — подумал он, — приближенным царя не пришлось бы обременять себя персидскими женами». Ту грандиозную по своей массовости свадебную церемонию в Сузах грек поначалу воспринял как некий чрезмерно помпезный спектакль, пока сам вдруг не оказался в пропитанном благовониями шатре на ложе со знатной персиянкой, чьи притирания удушали его, а познания в греческом языке ограничивались словами: «Приветствую тебя, мой повелитель!»
— О нет, она истинная царица, — возразил Птолемей. — Жаль, что его родная мать на нее не походит. Она-то уж точно заставила бы Александра жениться. Еще до ухода из Македонии он бы как миленький обзавелся наследником, и сейчас его сыну было бы уже лет четырнадцать. Сисигамбис, вне всяких сомнений, не внушила бы ему с детства отвращение к семейной жизни. Чья вина в том, что он созрел для общения с женщинами, только встретив эту бактрийку?
Именно так большинство македонцев в своем кругу называло Роксану.
— Что сделано, то сделано. Но Статира… А Пердикка знает?
— Поэтому он и попросил его назвать наследника.
— А он так и не назвал?
— Сильнейшему, сказал он. В общем, предоставил нам, македонцам, решать, кого из них выбрать по достижении зрелости. Вспомнил наконец на смертном одре о своем македонском происхождении.
— Если только женам его повезет разродиться мальчиками, — заметил Эвмен.
Птолемей, погруженный в свои мысли, сказал:
— И если тем повезет дожить до зрелости.
Эвмен предпочел промолчать.
Они прошли по темному коридору, облицованному синими глазурованными плитками, к царскому смертному ложу.
*
Царская опочивальня, некогда отделанная Навуходоносором в тяжеловесном ассирийском стиле, подвергалась в дальнейшем многочисленным переделкам в соответствии со вкусами очередных персидских царей, начиная с Кира. Камбиз украсил ее стены завоеванными в Египте трофеями, Дарий Великий обшил колонны золотом и малахитом, Ксеркс повесил там драгоценный пеплос Афины, добытый в Парфеноне, а Артаксеркс Второй, выписав искусных мастеров из Персеполя, повелел сделать ту самую роскошную кровать, на которой сейчас умирал Александр.