Александр Македонский
Шрифт:
Однако сильно ошибется тот, кто решит, что близкое окружение даря также слепо восхищалось нашим героем. Разумеется, было немало таких, кто безоговорочно вверялся его гению, но не было недостатка и в тех, кто с трудом переносил общение с этим «сверхчеловеком». Представьте себе всю необузданность его темперамента, непостижимую внезапность решений, безудержность в гневе, безмерность пристрастий, его беспорядочный образ жизни в сочетании с напряженнейшей работой, бессонными ночами, проведенными в попойках, и днями, потраченными на сон! Все это больше жгло, чем согревало: у людей, общавшихся с ним, захватывало дыхание. Что-то в нем мучило окружающих, и они чувствовали усталость от него, а подчас и болезненное отвращение. Иногда он бывал сама любезность или само великодушие, но каждодневное общение с Александром утомляло, как и его бешеная энергия. Не похожий ни на кого другого, царь даже привычным к нему людям казался загадочным, подобным коварной стихии. Как мы уже говорили, он не был, конечно, тем положительным героем,
250
Arr. IV, 13, 1 и сл.; Curt. VIII, 6, 1 и сл.; Plut. Al., LV, 3 и сл.
Институт царских «пажей» восходил ко времени Филиппа. Это была служба и вместе с тем высшая школа. Юноши должны были заботиться о царе днем и ночью: на пиру, при умывании, за одеванием. Они подводили владыке коня, сопровождали его на охоте, были как бы его домашними слугами, а он считался для них чем-то вроде отца: иной раз приглашал к своему столу, а бывало и прибегал к телесным наказаниям, когда находил это нужным. Молодых людей нередко связывала между собой — иногда даже слишком нежная — дружба. Это было естественно, так как сам Александр не чуждался привязанностей такого рода.
Филипп придавал большое значение обучению этих мальчиков. Приглашались греческие педагоги: особое внимание уделялось эллинской поэзии и риторике. Отсюда — знакомство македонского «офицерского корпуса» с Гомером и Еврипидом, с греческой мифологией. Александр, кажется, особенно заботился о литературном воспитании подрастающих аристократов. Сопровождавший его штаб ученых, риторов, литераторов решал и педагогические задачи; если мы выше называли Каллисфена «профессором», то основывались как раз на его деятельности по духовному воспитанию этой молодежи.
И вот однажды на охоте один из мальчиков слишком увлекся и нанес смертельный удар кабану, в которого уже целился сам владыка. Разгневанный царь сурово наказал юношу, отобрал у него коня и велел высечь перед всеми «пажами». Но в жилах Гермолая — так звали юношу — не зря текла балканская кровь. Его оскорбили, теперь он жаждал мести и задумал покушение на царя. Удивительное дело: безумец сумел вовлечь в свои планы пятерых товарищей. Правда, один из них был его близким другом, но чтобы остальные решились на столь неслыханное дело только оттого, что какой-то Гермолай был, пусть даже и без причины, выпорот, представляется весьма невероятным. Должны были существовать и другие мотивы заговора, не личного порядка, хотя бы даже путаные и по-юношески неопределенные, но вызванные обидой на царя. С одной стороны, причиной был, по-видимому, сам Александр, но с другой — неприятие автократического режима. Ведь со времени гибели Клита прошли какие-то месяцы, а после неудачи с проскинезой и того меньше, а совсем недавно царь женился на иранской красавице. Много ли еще ударов нанесет македонский царь по всему македонскому, прежде чем осуществит все свои вздорные мечты?
В этой связи приобрело особое значение то открытое неприятие тирании, которое составляло непременную часть традиционного преподавания греческой риторики. До сих пор это было вполне безобидно, потому что никому не приходило в голову видеть в патриархальном македонском царе тирана. Но теперь все переменилось. Давно надоевшие прописные истины внезапно получили актуальность, скучная тема ученических декламаций произвела внезапное брожение в умах мальчиков. Ожесточение, которое старательно скрывали взрослые, нашло прекрасно подготовленную почву у юношества, а личная обида дала непосредственный толчок возмущению. Мальчики наверняка чувствовали себя борцами с тиранией, защитниками свободы, как это и сформулировал впоследствии Гермолай в своей оправдательной речи.
Юноши ждали ночи, когда они вместе будут дежурить в царских покоях. Александра решаю было убить во сне. Никогда еще жизнь его не была в такой опасности. Над Бактрами опустилась теплая весенняя ночь [251] . Романтические «злодеи» рассчитывали, что эта ночь будет решающей. Но царь, как это обычно бывало в дни беспечного отдыха, не торопился уходить с попойки. Спасением своей жизни на этот раз Александр был обязан затянувшемуся пиру. Ночь миновала. Пришло утро, а там и день, и раньше, чем появился царь, на смену злоумышленникам пришли ни о чем не подозревавшие дежурные. А дальше случилось то, что и должно было случиться с мальчиками. Непредвиденная задержка не способствовала сохранению тайны. Один из мальчиков рассказал о заговоре своему другу, а тот передал дальше. Известие дошло до Птолемея, который и донес обо всем царю. Александр велел схватить мальчиков и допросить их под пыткой. Впрочем, он не хотел особенно волновать
251
Время и место покушения установлены по письму Александра Кратеру (Plut. AL, LV, 6; Arr. IV, 22, 2).
Собрание, естественно, приговорило обвиняемых к смертной казни. Дело было ясным, и никто не мог осудить царя за суровость приговора. И все-таки царский произвол в этой истории сыграл свою трагическую роль, имевшую печальное продолжение. Правда, оно затронуло уже не македонянина, а грека, дерзко восставшего против заветных планов Александра, а именно наставника мальчиков Каллисфена. Его гибель стала печальным эпилогом заговора.
Займемся — теперь уже в последний раз — нашим ритором. Трагедия его началась с крушения веры в царя, вызванного проявившимися деспотическими склонностями Александра. Отрезвление было тяжким и привело к печальной развязке. Правда, тут была трагедия не оскорбленных идеалов, а скорее задетого тщеславия. Дело в том, что Каллисфен больше всего заботился о своем достоинстве глашатая и создателя общественного мнения. Действительно, Каллисфен сделал очень много для прославления Александра среди эллинов, особенно если учесть антимакедонские настроения в Греции. И все-таки ритор сильно переоценил свои заслуги. Он стал считать, что царь больше обязан его перу, чем македонским мечам. Ему было присуще самомнение, которое характерно для людей ограниченных; за это Каллисфена порицали и раньше, в том числе и сам Аристотель [252] .
252
Arr. IV, 10,1 и сл.; Plut. AL,LIV,2; Diod. Laert. V,5; Val. Max., VII, 2.
И вот когда этот энтузиаст лишился своего идола, его идеализм и тщеславие подсказали ему путь, идя по которому он мог стать глашатаем идеала в новых обстоятельствах. Если раньше воззвания Каллисфена прославляли божественного вождя всех эллинов, то теперь он славил национальную гордость греков, идею человеческого достоинства и свободы. Разумеется, это вызвало недовольство царя, зато чрезвычайно возвысило Каллисфена в глазах македонян. До сих пор из всех македонян ему в какой-то степени были близки разве что царские «пажи», учителем которых он был. Но когда одно его дерзкое слово решило судьбу проскинезы, Каллисфен стал считаться самым отважным человеком не только при дворе, но и во всем лагере. Самые отчаянные рубаки не отрицали, что он отважился на то, на что они уже не осмеливались. Каллисфен почувствовал себя выразителем общественного мнения, защитником свободомыслия, противостоящего произволу и тирании. Теперь он гордо расхаживал, не задумываясь о том, что ему стоило бы попридержать язык. Очень скоро все, чем он так гордился, сообщили на ухо царю его ближайшие приспешники [253] .
253
Plut. AL, LV, 2.
Впрочем, можно было обойтись и без доносов. Грек оказал сопротивление, да еще и победил. Царь тогда же решил уничтожить его. Такая судьба постигла и более значительных людей. Кто был в конце концов этот Каллисфен? Простодушный адепт идеи, заимствованной у других. Идея, правда, была значительна и опасна, за ней стоял величайший из эллинов — Аристотель. Поэтому и Каллисфен мог считаться достойным противником. Одолеть его было, пожалуй, посложнее, чем сломить македонскую гордыню. Но что представлял собой этот человечек по сравнению с титаном, который не пользовался чужой идеей, а сам создал новую, был ее полным хозяином и считал себя неотделимым от нее? Спокойно! Отыщется еще случай справиться с этим червяком, а пока пусть себе хвалится.
Возможно, именно в этот момент, когда меч был уже занесен над головой Каллисфена, царю вздумалось сыграть злую шутку с учителем риторики. Этот эпизод ярко характеризует обоих противников. Ареной действия снова стал пир, на котором присутствовал Каллисфен. Царь предложил ему произнести речь в похвалу македонян. Ритор проявил все свое мастерство и закончил выступление под ликование македонских гуляк. Им-то, конечно, понравилась не столько форма, сколько содержание и направление речи. Кроме того, они, должно быть, хотели почтить смельчака, который недавно невредимым ушел от царя, пожертвовав «одним поцелуем». Один Александр не разделял общего восторга. «Легко, — сказал он, — хвалить то, что и так достойно похвал. Если ты хочешь показать нам подлинное красноречие, выступи теперь как обвинитель, чтобы македоняне поняли свои ошибки и исправили их».