Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность
Шрифт:
Отношение Меншикова к курляндскому вопросу и его образ действий в этом деле летом 1726 года представляют собой весьма интересные данные для характеристики временщика. К сожалению, рамки нашего очерка позволяют нам только вкратце коснуться этого эпизода. Мы уже говорили, что в 1710 году Петр выдал свою племянницу Анну Иоанновну за молодого герцога Курляндского. Но герцог через несколько недель умер, и так как после него не осталось детей, то герцогский престол сделался вакантным. Необходимо заметить, что Курляндия с XVI века находилась в ленной зависимости от Польши. Последняя хотела теперь воспользоваться прекращением династии, чтобы окончательно присоединить к себе Курляндию и сделать ее польской провинцией. Курляндцы со своей стороны мечтали о полной независимости. В то же время составилась партия, тяготевшая к России. Временно вопрос был решен тем, что поляки назначили администратором дядю покойного герцога, Фердинанда, бездетного старика, очень непопулярного в Курляндии и потому оставшегося жить в Данциге. Но в 1726
Уже в 1711 году, проездом в Померанию, князь стал хлопотать о курляндском престоле и хотел предложить 200 тысяч рублей королю польскому, если тот поможет его предприятию. В Курляндии тогда составилась партия в его пользу, с генералом Ренне во главе. Но при Петре Меншикову трудно было ставить свои личные выгоды подле государственных; теперь же обстоятельства переменились. Пользуясь своим влиянием на императрицу, князь убедил ее открыто высказаться в пользу его кандидатуры. Под его же влиянием состоялось 18 июня очень важное для него постановление Верховного Совета, о котором сказано в протоколе заседания:
“Все советовали без всякого замедления ради отвращения от выбрания в герцоги Гессен-Кассельского и принца Морица и склонения чинов курляндских на выбрание представленных с нашей стороны, отправить знатных персон. И ее императорское величество по тому совету и по высокому своему рассуждению соизволила повелеть ехать туда светлейшему князю Меншикову, под образом будто ради осмотру полков, во осторожность от аглинской и датской эскадр, обретающихся в Балтийском море, рассуждая, что в потребный случай для пострастки курляндцам можно за Двиною те полки поставить, однако ж отнюдь никакой противности оными не показывать”.
В заключение протокола сказано:
“А ежели того курляндцы не учинят, и светлейшего князя Меншикова в герцоги не изберут, то представить им в герцоги курляндские его королевского высочества герцога гольштинского двоюродного брата, второго сына епископа Любского”.
Но Меншиков был уверен в успехе. Наконец, если бы даже его собственная кандидатура не была принята, то он надеялся обеспечить свою дочь, выдав ее за голштинского принца после выбора последнего в герцоги.
Случилось, однако, не так, как он рассчитывал. Посланный вперед, с целью подготовить почву, князь Василий Лукич Долгоруков, один из искуснейших дипломатов Петровского царствования, ничего не добился. Курляндцы, успевшие тем временем избрать Морица, объявили ему, что сейм разъехался и определения его отменить нельзя. Что же касается Меншикова, то он все равно не может быть избран, так как он не немецкого происхождения и не лютеранин; принцу же Голштинскому только 13 лет и, следовательно, до его совершеннолетия Курляндии никакой пользы от него быть не может.
Не помогло и личное появление Меншикова (10 июля) в сопровождении 12-тысячного войска. Несмотря на полученную инструкцию, запрещавшую ему всякие насильственные приемы в обращении с курляндцами, князь позволил себе грозить депутатам, в случае ослушания, Сибирью, а Курляндии вторжением войска. Но депутаты, оскорбленные его повелительным тоном, твердо заявили, что могут получать приказания только от польского правительства. Кончилось тем, что Меншиков, не отваживаясь приступить на деле к сильным мерам, которыми угрожал на словах, и получив приказ императрицы вернуться в Петербург (от 16 июля), должен был выехать из Курляндии без всякого успеха.
А между тем, его самоуправство и насильственный образ действий, который мог вовлечь Россию в войну с Полыней, успели сильно поколебать его кредит у императрицы. Враги его с герцогом Голштинским во главе, конечно, не замедлили воспользоваться его промахом и представить его поведение в Курляндии в самых черных красках. Вдобавок князь своим бесцеремонным обращением вооружил против себя и вдовствующую герцогиню, которая поехала жаловаться на него в Петербург. Таким образом, против отсутствующего фаворита составился целый заговор, в котором приняли участие и обе царевны. “Вся царская фамилия, – доносил цесарский посол Рабутин Карлу VI, – раздражена оскорблением, нанесенным Анне Иоанновне, и требует удовлетворения”. Назначена была комиссия для расследования образа действий князя в Курляндии. По-видимому, дела его принимали опасный оборот. Но Меншиков приехал, свиделся с императрицей и скоро – в первых же числах августа – следствие было прекращено, и все замыслы врагов обращены в прах.
Да оно и понятно. Тот же самый курляндский инцидент, выставивший в ярком свете самоуправство князя и давший против него оружие врагам,
Как бы то ни было, дело в Курляндии не выгорело. Правда, и Мориц Саксонский также должен был проститься со своими надеждами, и вообще решение вопроса о курляндском престолонаследии отложено до смерти старого герцога, так что шансы на успех не все еще были потеряны. Но расшатанное здоровье императрицы заставляло серьезно задумываться над другим, гораздо более важным вопросом – вопросом о престолонаследии в России.
В сущности Меншиков, возведя на престол Екатерину, только отсрочил решение страшного для себя вопроса. Но в то же время можно было надеяться, что императрица проживет еще долго и обстоятельства сами укажут спасительный выход. Теперь же ждать дольше становилось опасно. В начале 1727 года состояние здоровья Екатерины приняло угрожающий характер. Приходилось принять окончательное решение. На первый взгляд, положение было такое же, как в 1725 году: претендентами на престол являлись с одной стороны – дочери Екатерины, за которых стояли прежние сторонники последней, опасавшиеся воцарения сына Алексеева, с другой стороны малолетний Петр Алексеевич, единственный законный наследник престола в глазах народа. События, правда, показали, что мнением народным можно пренебрегать, имея на своей стороне войско. Но люди более проницательные должны были понимать, что то, что удалось в 1725 году, может не удасться теперь. Тогда воцарение Екатерины при малолетстве великого князя не доказывало еще желания совершенно отстранить его от престола; но неужели этот единственный мужской представитель династии будет и теперь обойден в пользу одной из своих теток, в пользу женщины? Еще в начале 1726 года умный Остерман предлагал для примирения интересов обеих сторон женить великого князя на цесаревне Елизавете Петровне. Это было неосуществимо, потому что народ и церковь никогда бы не признали законным брак между такими близкими родственниками; но мысль, внушившая Остерману этот проект, мысль о невозможности устранить от престола великого князя была верной, и Меншиков, при всей своей смелости, должен был невольно отступить перед таким рискованным шагом, который грозил поставить его в положение Годунова. В подметных письмах, во множестве появившихся в то время, ему прямо приписывали эту роль. “Известие детям российским о приближающейся погибели российскому государству, как при Годунове над царевичем Димитрием учинено”, – говорилось в одном из таких писем: “понеже князь Меншиков истинного наследника, внука Петра Великого, престола уже лишил, а поставляют на царство российское князя Голштинского. О горе, Россия! Смотри на поступки их, что мы давно проданы...” Риск, следовательно, был большой, гораздо больше, чем в 1725 году, а выгоды... выгоды казались очень проблематичными. Возвести на престол Анну Петровну значило трудиться в пользу герцога Голштинского, значило готовить себе соперника в лице графа Бассевича, который теперь заискивал перед князем, но при изменившихся обстоятельствах, конечно, стал бы вести себя иначе.
Выход из этого затруднительного положения представлялся один – перейти заблаговременно на сторону великого князя, получить право на его благодарность, привязать его к себе всеми способами... Говорят, эта мысль была внушена Меншикову цесарским послом Рабутиным, принимавшим к сердцу интересы великого князя как племянника цесарева, а Рабутину, в свою очередь, она была подсказана датским послом, боявшимся усиления герцога Голштинского как врага Дании. Как бы то ни было, Меншиков, покончив с колебаниями, принялся за дело со свойственной ему энергией, и в одно прекрасное утро (в марте 1727 года) партия герцога и дочерей Екатерины с ужасом узнала, что Меншиков просил императрицу о согласии на брак его дочери с великим князем Петром и что императрица дала согласие.
Что побудило Екатерину решиться на этот шаг, который должен был отнять у ее дочерей самую сильную их опору, так как не могло быть сомнения в том, что будущий тесть великого князя станет на его сторону в вопросе о престолонаследии? На этот вопрос ответить трудно. Известно, что Меншиков, между прочим, просил согласия императрицы на брак дочери с Петром в виде вознаграждения за то, что она отняла у этой дочери ее прежнего жениха, польского выходца графа Сапегу, и сговорила за него свою племянницу Скавронскую. Но, по всей вероятности, императрица, все время своего царствования прожившая в постоянном страхе народного восстания, и сама чувствовала, как опасно обойти законного наследника, и, не желая подвергать этой опасности дочерей, надеялась, что по крайней мере упрочит их положение, соединив с будущим императором человека, на признательность которого имела право рассчитывать.