Александр Меншиков. Его жизнь и государственная деятельность

Порозовская Берта Давыдовна

Так же мало последствий имело для него знаменитое Почепское дело, по поводу которого ему пришлось столкнуться с другим заслуженным деятелем того времени – вице-канцлером бароном Шафировым, подобно ему человеком худородным, взятым Петром с улицы. Сущность дела в немногих словах такова: когда после полтавской победы новому атаману Скоропадскому предстала необходимость одарить сподвижников Петра за труды, понесенные ими при изгнании шведов из Малороссии, то наиболее ценный подарок, конечно, получил Меншиков, как наиболее отличившийся в Мазепинском деле взятием Батурина. Ему были отданы две гетманские волости – Почепская и Ямпольская со всеми принадлежащими к ним крестьянскими поселениями. Но князь этим не удовлетворился и стал настаивать у Скоропадского, чтобы ему отданы были и казаки всей сотни. Удовлетворить эту просьбу значило стать в противоречие со всем складом народных понятий, по которым казак был синонимом свободного человека, обязанного нести только военную службу. И тем не менее гетману пришлось исполнить и эту просьбу всесильного князя. Спустя какое-то время новые требования со стороны последнего – отдай ему и смежную с Почепской Храповскую волость: дали ему и Храповскую. Но и этого оказалось Меншикову мало; захотелось ему спрямить границы Почепской волости, и он просит Скоропадского сменить ему некоторые почепские земли на соседние стародубские, чтобы сделать свою волость круглее. Но комиссары князя, вместо замены, только прирезывали себе большие угодья и наносили обиды обывателям

смежных сотен. Одолеваемый жалобами стародубцев гетман принужден был, наконец, и сам пожаловаться на князя в Петербург. Петр решил дело тем, что велел отдать Меншикову только то, что подарено ему было гетманом после Полтавской битвы, и послать комиссаров для нового обмежевания земель. Но тут со стороны чиновников, подкупленных Меншиковым, пошли новые неправильности и притеснения для жителей. В сенате сторону князя держал обер-прокурор Скорняков-Писарев, а против него выступил Шафиров. Последнему удалось одержать верх. Но при тогдашней общей легкой нравственности в служебных отношениях Шафиров скоро сам дал оружие в руки врагам. Он позволил себе употребить свое сенаторское влияние для того, чтобы брату его было выдано лишнее жалованье при переходе из одной службы в другую. В другое время дело могло бы легко сойти с рук. Но теперь Скорняков-Писарев, конечно, не замедлил воспользоваться его промахом и протестовал против незаконности дела. В довершение всего Шафиров, человек вспыльчивый и невоздержанный на язык, скоро сделал новый, еще более крупный промах. В сенате слушалось дело о почте, которая находилась под его ведением. По указу, когда разбиралось дело, касавшееся кого-нибудь из сенаторов, тот должен был на это время выйти из сената. Но Шафиров, зная, что остаются его враги, не захотел выйти. Это подало повод к самой неприличной и пошлой перебранке между ним, Меншиковым и другими сенаторами, а по возвращении Петра, находившегося в это время в персидском походе, Шафиров был предан суду за ослушание царского указа, за выдачу лишнего жалованья брату и за трату государевых денег на свои расходы во время поездки во Францию. Суд приговорил его к смертной казни. Правда, приговор этот не был приведен в исполнение. В последнюю минуту, когда над головой несчастного уже взвился топор, Петр, из уважения к его прежним заслугам, помиловал его, заменив казнь ссылкой. Но Меншиков, несмотря на доказанные злоупотребления его по Почепскому делу, опять вышел сухим из воды. Он принес повинную, Екатерина по обыкновению замолвила за него словечко, и Петр простил его, хотя и сказал при этом жене: “Меншиков в беззаконии зачат, в гресех родила мать его, и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы”. Но тут как раз Данилыч заболел, и царь не утерпел и написал ему ласковое письмо как ни в чем не бывало.

Однако в последний год царствования Петра положение князя серьезно пошатнулось. Вследствие обнаруженных злоупотреблений в военной коллегии Петр отнял у него президентство и передал его другому. Это было особенно чувствительное наказание для самолюбивого князя, который до сих пор еще ни разу не был лишен ни одной из своих многочисленных должностей. А тут и над его союзницей Екатериной, недавно только коронованной императрицей, стряслась беда. После известной Монсовой истории в отношениях супругов стало заметно сильное охлаждение. Вообще, император, под влиянием ухудшающегося здоровья и разочарований во всех окружающих, стал необыкновенно раздражителен и, по-видимому, не намерен был более щадить никого. При первом новом проступке князю бы, наверное, уже несдобровать.

И вот, в то самое время, когда долготерпение императора истощилось и черные тучи, до сих пор проносившиеся мимо баловня счастья, того и гляди должны были разразиться страшной грозой, Петр, давно уже прихварывавший, опасно заболевает и в ночь с 27 на 28 января 1725 года умирает.

Императора не стало. Великий Преобразователь России, пожертвовавший сыном для того, чтобы обеспечить судьбу своих реформ, издавший с этою же целью закон, уничтожавший прежний порядок престолонаследия и предоставлявший каждому монарху право назначать себе преемника по собственному выбору, умер, не успев воспользоваться этим правом. Новая страшная опасность для Меншикова. В глазах народа единственный законный наследник престола был сын несчастного царевича Алексея, малолетний Петр Алексеевич. Но допустить избрание последнего значило передать власть в руки прежних приверженцев Алексея, партии родовитых вельмож с Голицыными и Долгорукими во главе, не столько ненавидевших реформы Петра, сколько вызванную последними на сцену толпу выскочек и во главе их Меншикова. Всемогущему до сих пор временщику такой оборот дела грозил прямой неминуемой гибелью, и понятно, что вся его энергия, вся изворотливость его ума должны были обратиться на то, чтобы доставить престол другому претенденту – Екатерине, недавно только коронованной императором и этим как бы косвенным образом предназначенной им своей преемницей. Правда, при дворе всем было известно, что если у императора и было подобное намерение, то после Монсовой истории он во всяком случае переменил его, так как Екатерина находилась в явной немилости; правда, ее не любили в народе, как иноземку, да и само возведение на престол женщины было явлением небывалым на Руси. Но для Екатерины, как и для Меншикова, не было другого выхода – она должна была искать короны, не только из честолюбия, но и по чувству самосохранения, потому что одолей противная партия, – ее и ее дочерей постигла бы участь первой жены Петра: заточение в монастырь. В этом отношении Меншиков не был один, и хотя партия великого князя и при дворе была более многочисленна, насчитывая в своей среде всех родовитых людей, но зато партия Екатерины была лучше представлена качественно. На ее стороне были все, имевшие личные причины опасаться восшествия на престол сына Алексеева.

Таковы были Толстой, главный виновник несчастья царевича, таковы были все новые худородные люди, все выскочки, которым грозило возвращение к прежней безвестности: Ягужинский, Макаров, Девьер и др.; такова была партия герцога Голштинского, нареченного жениха Анны Петровны, во главе которой стоял хитрый, изворотливый министр герцога Бассевич. Наконец, к приверженцам Екатерины должно было принадлежать большинство членов синода, учреждения, вызванного к жизни Преобразователем, и в особенности знаменитый Феофан Прокопович, подписавший смертный приговор Алексею. Все это были люди, способные, энергичные, недаром выдвинутые Петром и к тому же воодушевленные сознанием грозящей им опасности, тогда как представители противной партии были люди не только менее способные, но и менее заинтересованные в успехе: в случае неудачи им не грозила такая опасность, какая грозила главным сторонникам Екатерины.

Таковы были две партии, существовавшие при дворе в момент смерти Петра. Смерть эта была так неожиданна для всех, что никто не успел надлежащим образом приготовиться к ней. О каких-либо мерах для обеспечения великого князя мы ничего не знаем. Приверженцы его, вероятно, надеялись, что достаточно исчезнуть Петру и оказанному им давлению, чтобы естественные симпатии большинства вышли наружу и вызвали реакцию против его системы и особенно против иноземцев. Даже когда болезнь императора приняла безнадежный характер, они не решались принять какие-нибудь серьезные меры из страха, что Петр может все-таки оправиться. Гораздо выгоднее было положение Меншикова и его товарищей. На их стороне была сила, они занимали важнейшие места в государстве и могли действовать без опасений. И действительно, в последние дни Меншиков, в сообществе Бассевича и Толстого,

обнаруживает кипучую деятельность. Гарнизон и войска, не получавшие жалованья за 16 месяцев, были удовлетворены; казна отправлена в крепость, комендант которой был креатурой князя; разосланы указы, чтобы войска, находившиеся на работах, возвратились к своим полкам, под предлогом, чтобы они могли молиться за императора; в столице стража удвоена на всех постах, и отряды пехоты двигались по улицам для предупреждения волнений. В то же время старшие офицеры обоих гвардейских полков (из которых шефом одного был сам Меншиков, а другого – генерал Бутурлин, принадлежавший к той же партии), любивших императора до обожания и переносивших и на его супругу часть этой привязанности, и многие другие влиятельные светские и духовные лица были приглашены явиться во дворец в ночь с 27 на 28, чтобы сообщить им план о возведении на престол Екатерины. Последняя сама вышла к ним, оторвавшись от смертного одра умирающего императора, и со слезами на глазах заговорила о правах, данных ей коронованием, о несчастиях, могущих обрушиться на монархию под управлением ребенка, уверяя при этом, что не только не думает лишить великого князя короны, но сохранить ее для него и возвратить, когда небу угодно будет соединить ее с супругом. При этом не были забыты обещания повышений и наград, а для желающих воспользоваться ими тотчас же приготовлены векселя, драгоценные вещи и деньги. Такие веские аргументы подействовали, и все клятвенно обещали поддержать ее права на престол. После этого Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров совещались еще с час о том, что остается делать. Решено было не прибегать к насилию, а оказать только нравственное давление на противников, чтобы избрание императрицы имело характер свободного решения. Рассчитывали, что одно присутствие войска подействует на собрание устрашающим образом.

В ту же ночь, в шестом часу утра, император скончался. Сенаторы, генералы, придворные, немедленно извещенные об этом оставленными во дворце служителями, поспешили собраться в одной из комнат дворца для совещания. Они входили смущенные, озабоченные, но, видя, что большинство их принадлежит к одной партии – к партии великого князя, видимо ободрились, и лица их приняли торжествующее выражение. Зато небольшая кучка сторонников Екатерины казалась подавленной. Но вот дверь в боковую комнату отворяется, и из нее выходит Бассевич. Не смущаясь недружелюбными взглядами вельмож, он подходит к Ягужинскому и сообщает ему вполголоса, что важнейшие сановники государства уже присягнули Екатерине, что гвардия на ее стороне, а государственная казна в ее руках. Просиявший Ягужинский спешит передать это своему тестю, графу Головину; тот шепнул другому, и в несколько минут известие это облетает всю залу. Тогда Бассевич, заметив произведенное впечатление, подходит к окну и делает какой-то знак головой – это условленный сигнал, на который немедленно отвечает барабанный бой двух гвардейских полков. “Что это значит? – восклицает князь Репнин, президент военной коллегии. – Кто смел распорядиться войском без моего ведома?” “Я, – отвечает Бутурлин, – я сделал это по воле императрицы, которой всякий подданный обязан повиноваться, не исключая и тебя!”

В эту минуту с гордо-снисходительным видом выходит из внутренних покоев князь Меншиков, а вслед за тем и императрица, поддерживаемая герцогом Голштинским. Отерев слезы и ответив на безмолвные холодные поклоны присутствующих, она говорит собранию, что согласно воле покойного государя, возложившего на нее корону, она готова посвятить все свои силы тяжкому труду правления и будет стараться воспитать великого князя так, чтобы он сделался достойным того, кого теперь все оплакивают. На слова эти Меншиков отвечает, что столь важное объявление требует зрелого обсуждения и просит позволения удалиться для этого в особую комнату.

Что было дальше – нетрудно себе представить. Запутанные сторонники великого князя о нем и не заговаривали больше. Кто-то предложил назначить Екатерину только регентшей на время малолетства Петра Алексеевича, но грозные восклицания офицеров гвардии, также присутствовавших в зале, заставили отвергнуть это предложение. Тут выступил ловкий Феофан Прокопович и рассказал, что во время пребывания двора в Москве накануне торжественной коронации Екатерины, император с несколькими преданными ему слугами проводил вечер у одного английского негоцианта и там положительно выразил, что возлагает корону на супругу с тем, чтобы последняя могла ему наследовать. “Ссылаюсь в этом, – заключил Феофан Прокопович, – на всех тогда присутствовавших и, между прочим, на великого канцлера Головина”. Смущенный Головин ответил нерешительным наклонением головы, а Меншиков поспешил воскликнуть: “Какого же еще другого удостоверения нам надо? Вот словесно выраженная воля и завещание нашего государя и благодетеля. Первейшие сановники, светские и духовные, засвидетельствовали нам это. Можем ли мы им не верить?.. Верим вам, отцы и братья, и восклицаем: да здравствует императрица Екатерина!” Недовольные скрепя сердце сделали bonne mine au mauvais jeu [9] и повторили его восклицание. Ливонская пленница взошла на престол Петра Великого, и звезда Меншикова, готовая было померкнуть, воссияла ярче прежнего.

9

Хорошую мину при плохой игре (фр.)

Глава VI

Характеристика Екатерины.– Учреждение Верховного Тайного Совета.– Деятельность правительства при Екатерине.– Курляндский вопрос.– Кандидатура Меншикова и его неудача.– Новый фазис в вопросе о престолонаследии.– Меншиков переходит на сторону великого князя Петра. – Борьба с противниками.– Торжество Меншикова

“В ночь на 28 генваря много было говорено в пользу Екатерины, в пользу ее мужества и способностей правительственных, которые были развиты под руководством великого человека, не имевшего от нее тайн государственных. Но, оставя в стороне желание сторонников Екатерины превознести ее достоинства, мы должны заметить, что знаменитая ливонская пленница принадлежала к числу тех людей, которые кажутся способными к правлению, пока не принимают правления. При Петре она светила не собственным светом, но заимствованным от великого человека, которого она была спутницей; у нее доставало умения держать себя на известной высоте, обнаруживать внимание и сочувствие к происходившему около нее движению; она была посвящена во все тайны, тайны личных отношений окружающих людей. Ее положение, страх за будущее держали ее умственные и нравственные силы в постоянном и сильном напряжении. Но вьющееся растение достигало высоты, благодаря только тому великану лесов, около которого обвивалось; великан сражен – и слабое растение разостлалось по земле. Екатерина сохранила знание лиц и отношений между ними, сохранила привычку пробираться между этими отношениями; но у нее не было ни должного внимания к делам, особенно внутренним, и их подробностям, ни способности начинания и направления...”

Эта мастерская характеристика Екатерины, принадлежащая перу нашего знаменитого историка Соловьева, сама собою определяет положение, которое должен был занять Меншиков при новом правительстве. Подобная преемница Петра Великого, вступившая на престол в самую трудную пору для русского общества, понятно, могла быть царицей только по имени; фактическим же правителем неизбежно должен был сделаться Меншиков, не только в силу своего давнишнего влияния на императрицу, не только в награду за услуги, оказанные при ее воцарении, но и потому, что среди “птенцов Петровых” не было никого, кто лучше его мог бы справиться с тяжелым наследством.