Александр Поляков Великаны сумрака

Неизвестно

Он шел, и тело наливается особой, неведомой прежде си­лой. Лев знал наверняка: стоит захотеть, и он легко перешаг­нет через здание Александринского театра. Любой экипаж, любая карета разлетятся в щепки, столкнувшись с ним. И не только с ним — с любым из его соратников по великой борь­бе. Он был в этом уверен: белая ночь творила чудеса. А тяже­лая конка? И конка рассыплется. И, конечно, поезд, даже царский. А следом Петербург, губерния, вся Российская Империя. Хрустнут, треснут, развалятся. С Империей, по­нятно, посложнее; тут нужно взяться за руки — им всем: Двор­нику, Желябову, Кибальчичу,

Баранникову, Кравчинскому, Соне с Катей, Маше Оловенниковой. Всем. И тогда.

Тигрыч свернул на Лиговку. До дома, где в конспиратив­ной квартире его ждала Катюша, оставалось несколько ша­гов.

«Осенью роды. Буду отцом. Как хорошо.» — взбегал он по лестнице.

Глава двадцать первая

Прокурор Муравьев с отвращением отбросил утренний выпуск «Le Figaro», да так, что опрокинулась чашка, и горя­чий кофе пролился прямо на репортаж об освобождении ре­волюционера Льва Гартмана. Под материалом снова было подверстано воззвание русских нигилистов «К французско­му народу»: надо же, не пожалели места, еще раз напечатали; наверное, чтобы напомнить читателям всю эту позорную ис­торию. Несколько черных кофейных капель попало и сюда.

«И славно. Какая же мерзость.», — недобро усмехнулся Муравьев, знаком подзывая официанта.

Молодой, подающий надежды товарищ прокурора Петер­бургской судебной палаты прибыл в Париж с важным сек­ретным поручением: оказать содействие посольству в выда­че государственного преступника Гартмана. Николай Вале­рианович приехал не с пустыми руками. В его портфеле были следственные документы, доподлинно устанавливающие причастность Алхимика к московскому взрыву на седьмой версте, за Рогожско-Симоновской заставой, то есть, прича­стность к покушению на священную жизнь Государя.

Установлено также, что текст воззвания был написан од­ним из предводителей радикальской «Народной Воли» Львом Тихомировым (Тигрычем), нелегальным, действующим по подложным паспортам. Но самое главное — и это потрясло Муравьева! — что деятельной сообщницей злоумышленни­ков называлась Софья Перовская. Неужели его Соня? В гла­зах потемнело. Сухие строки справки о взрыве, присланной из губернского жандармского управления, вдруг скрылись за расплавом набухающих желтых кругов, по цвету похожих на увядающие иммортели. Букетики из далекого детства. Он дарил их Сонечке и потом катал ее на пони по губернаторс­кому саду. Девочка крепко держала цветы в маленьком ку­лачке.

Нет, не может быть. Тут какая-то ошибка.

Муравьев заторопился. Настраивающий на легкомыслие Париж раздражал его. Хотелось поскорее управиться с дела­ми и — домой, в Петербург, где Соня. Он найдет ее, они пого­ворят, и все разъяснится; как же они посмеются над этим недоразумением! Правда, когда Николай в последний раз случайно встретил Перовскую на Садовой, она была стран­но одета. Впрочем, все мелочи, мелочи.

Однако французский премьер-министр Гамбетта, ссыла­ясь на занятость, уже несколько раз переносил время встре­чи с русским прокурором. Помог посол России князь Нико­лай Алексеевич Орлов, в прошлом генерал от кавалерии, от­чаянный рубака, еще при штурме турецкого форта Араб-Та- бии потерявший правый глаз. Республиканские увертки пре­мьеру не помогли: старый гвардеец, поправляя

на лице чер­ную повязку, почти ворвался в богатый кабинет главы фран­цузского правительства, увлекая за собой Муравьева.

— Ах, злодеи, какие злодеи! Этот ужасный господин. Этот Гартман. — заламывал Гамбетта холеные руки в перстнях. И тут же уверил: — Мы немедленно во всем разберемся. Кля­нусь честью!

— Наш Государь, все мы надеемся на вас, — сдержанно поклонился Орлов. — К тому же прокурор Муравьев.

— Вы тот самый Муравьев? Восходящая звезда русской юриспруденции? — снова захрустел пальцами премьер, ки­нувшись к Николаю Валериановичу, как к родному. — Я чи­тал ваши обвинительные речи. И, знаете, получил огромное наслаждение. Какой слог, какая логика! И страсть, да, госпо­да, страсть! Я ведь и сам бывший адвокат, и могу это оценить.

Казалось, дело сделано. Да не тут-то было. Удивительно, но тайную депутацию русских революционеров-эмигрантов многозаботливый Гамбетта принял без проволочек. Разуме­ется, Гартман преступник, причем, уголовный, и потому Франция не станет давать ему политическое убежище.

— Но есть закон. Закон нашей страны, — премьер улыб­нулся уголками чувственных губ, — которым мы и восполь­зуемся: вышлем русского преступника Гартмана за пределы Франции. На границу..

— Только не с Германией! — ахнули социалисты. — Там его выдадут, схватят. Согласно договоренности между госу­дарствами.

— Верно, — кивнул Гамбетта. — А посему — путь на север, на границу с Англией. К Ла-Маншу.

— Ура! Да здравствует республиканская Франция! — про­сияли обрадованные просители.

Все это означало — невыдачу цареубийцы, его свободу.

На Муравьеве лица не было. Даже щегольски закручен­ные кончики пшеничных усов жалко обмякли и опустились. Спустя час после получения в посольстве сообщения о реше­нии французского правительства разгневанный князь Ор­лов и товарищ прокурора снова сидели у Гамбетты.

— Простите, господа, но мы живем в парламентской стра­не, — широко, точно перед избирателями, улыбнулся пре­мьер-министр. — И мы соблюдаем законы.

— Вот как? — подскочил князь, невольно потянувшись кавалерийской рукой к несуществующей сабле. — Таковы республиканские законы? Сокрыть от правосудия убийцу, зложелательно покусившегося на жизнь христианина?

— М-м-м. Видите ли. Это не простой христианин, а ваш Царь, — хмыкнул Гамбетта.

— Стало быть, если Царь, то. — побледнел от негодования Муравьев.

— Что? Нет, конечно! Вы неверно истолковали мои слова. Я лишь хотел подчеркнуть, что мы действовали исключи­тельно по законам Франции, — торжественно встал из-за стола премьер. — Извините, но у меня еще две депутации.

В душном номере «Гранд-отеля» Муравьев всю ночь не сом­кнул глаз. К тому же донимали клопы, от которых не спасал даже персидский порошок из сухой ромашки, приготовлен­ный Коленьке в дорогу старой няней. Потрясенный догадкой, ходил в дезабилье из угла в угол: «А ведь так! Определенно — так! Потому что — Государь. Потому что Гартман хотел убить именно русского Царя. Оттого и вывезли к границе, отпус­тили. И законами прикрылись. Своими подлыми, лживыми законами. Которые у них и вправду, как дышло.»