Александр Поляков Великаны сумрака

Неизвестно

Не хватало воздуха. Наскоро одевшись, Николай Вале­рианович вышел на площадь. Откуда-то с Сены наползал предрассветный молочный туман. Из тумана выехал экипаж, остановился под непогашенным еще фонарем, и на мосто­вую ступили два элегантных господина — один постарше, другой совсем молодой. Старший господин что-то сказал молодому, и тот, послушно кивнув, скрылся за массивным фасадом Grand Opera.

Поигрывая тростью, старший господин неторопливо дви­нулся прямо на Муравьева. Товарищ прокурора узнал его: влиятельнейший в Петербурге человек, Сергей Юльевич Вит­те, управляющий Юго-Западными железными дорогами. Витте расплылся в улыбке: все же перед ним стоял

не только подающий надежды прокурор, но и сын губернатора, пле­мянник самого графа Муравьева-Амурского, волевого и де­ятельного хозяина Восточной Сибири.

Встретив товарища прокурора в Париже, Витте совсем даже не удивился. Но расстроенный Николай Валерианович как- то не обратил на это внимание.

Витте приехал сюда не просто так. Накануне в Петербурге он имел длительные сокровенные беседы в кабинетах МВД, поскольку III Отделение недавно слили с министерством, и министру внутренних дел отныне было вверено заведовать и корпусом жандармов.

Обаятельный Сергей Юльевич прибыл с широкими полно­мочиями и решительным настроением. В помощь ему дали молодого ловкого агента, проживающего в том же «Гранд-оте­ле» под фамилией Полянский. Агент давно уже сидел в Пари­же и даже участвовал в задержании Гартмана на Елисейских Полях у концертной кассы Диорамы; при этом искусно изоб­ражал случайного прохожего, будто бы пытающегося помочь несчастному вырваться из рук переодетых полицейских. Улов­ка удалась: Полянский сблизился с некоторыми эмигранта­ми, теперь, после неожиданного освобождения Алхимика, по­бедительно опекающими его со всех сторон. От них постепен­но узнал, что Исполком «Народной Воли» поручил Гартману и Лаврову (последнего, правда, уважительно попросили) пус­титься в агитационное турне по крупнейшим городам Евро­пы, а после и Америки, читая лекции, распространяя прокла­мации, газеты и брошюры с материалами о радикальской жиз­ни в России, блестяще написанными неким Львом Тихомиро­вым, признанным идеологом организации. И кличку откры­ли: Тигрыч. Воистину расслабляет заграничная жизнь, жизнь вдали от «лазоревого ведомства».

Между тем, Гартман с берегов Ла-Манша потихоньку вер­нулся в Париж. Витте был вправе действовать по обстоятель­ствам. Наглость и безнаказанность Алхимика, поддержан­ного с острова Капрера старым социалистом и партизаном Гарибальди, возмутила Сергея Юльевича.

— Нет, вы послушайте, что этот вечный революционер пишет, — говорил он князю Орлову. — «Гартман — смелый молодой человек, к которому все честные люди должны пи­тать уважение и признательность.»

— Но главное, что сие помещают в газетах, — дымил сигарой князь. — Республика, общественное мнение. Ах, не зря мой доб­рый приятель Леонтьев Константин Николаевич говаривал: об­щественное мнение—это мнение собирательной бездарности.

За ужином в ресторане «Voisin» Витте, побагровев, кивнул Полянскому: «Гартмана нужно убить». И сделать это следу­ет, как можно быстрее, пока злодей не скрылся в Америке.

Агент ходил за Алхимиком по пятам. Тот прятался в съем­ном углу грязноватого Латинского квартала, где Полянский быстро сколотил компанию из местных хулиганов-апашей, готовых за сто франков завести поножовщину и в драке при­резать Гартмана.

Посол во Франции князь Орлов брезгливо морщился от этих кровавых замыслов. Он с воинской юности привык к открытой сечи и не признавал кинжального коварства и уда­ра исподтишка. Вот почему Витте, с улыбкой идя навстречу Муравьеву, очень надеялся на поддержку приобретающего известность в столице молодого прокурора.

Обедали на закрытой террасе «Гранд-отеля».

Говорили о премьерах в Александринке, о новых актрисах. Затем — о далеком, о Северо-Американских Штатах. О том, как в 1863 году Россия спасла обескровленную гражданской войной страну от англо-французской интервенции.

— Государь послал две эскадры, помните? — умно прищу­рился Витте.

— Отчего же. Я гимназистом еще был. Отец рассказы­вал, — сдержанно кивнул стриженной под бобрик головой товарищ прокурора, наслаждаясь легким виноградным ви­ном. — Контр-адмиралы Попов и Лесовский. Верно?

— Светлая у вас, Николай Валерианович, голова! — похва­лил Витте, косясь на тарелку с дымящимся фондю франш-кон- тэ. Хмыкнул: — Такое наготовят—не то каша, не то суп. Поис- тине республиканское блюдо! — широкой улыбкой пригласил Муравьева разделить веселье.—А писатель-то их, Марк Твен.

— Он вроде благодарил.

— Благодарил — слабо сказано! Адрес целый сочинил, от имени признательного американского народа — Государю нашему Александру Николаевичу. Дескать, Америка обяза­на России во многих отношениях. Так-то! И что только бе­зумец может вообразить, что Америка когда-нибудь нару­шит верность этой дружбе. Нарушит враждебным выска­зыванием или действием.

— Что ж, по-христиански: за други своя. — согласился Муравьев. — Удивительно: суп марсельский водорослями пахнет.

— Кто ж спорит: за други своя. Только они-то, они — не за други. — выпил целый бокал Сергей Юльевич. — Вся­кий бунтарь-инсургент, всякое радикалье, любая шельма продувная — добро пожаловать в свободную страну Амери­ку! Особенно, если из России. Поди ж ты, и Гартмана заж­дались.

— С Гартманом. Это было бы подло! — нахмурился това­рищ прокурора.

— Слава Богу! — облегченно выдохнул Витте. — Знал, мно­гоуважаемый Николай Валерианович, что вы нас поддержи­те. Так сказать, с позиции юриспруденции.

Но Муравьев не поддержал. Побледнев от негодования, он, тяжело роняя отчетливые слова, напомнил изумленному Витте, что он — товарищ прокурора, юрист, а не апаш из Латинского квартала, и не террорист-динамитчик, не кро­вавый убийца с кинжальными кунштюками, бьющий из- за угла, не социалист с «медвежатником», стреляющий в спину. В конце концов, его магистерская работа посвящена отмене жестоких телесных наказаний для каторжных и ссыльных. И негоже уподобляться подлому безбожнику- цареубийце.

— Вот-вот, насчет безбожников.Как же тогда: «Не мир пришел Я принести, но меч.»? — впился в прокурора колю­чим взглядом Сергей Юльевич. — Ведь сам Христос. А вы мир предлагаете? С этими?

— Я не предлагаю. И насчет меча — там все иначе. — заволновался Муравьев. — Евангельским мечом не убивают в спину. Им разрубают связи между людьми, если нет духов­ного согласия. Если связи эти тянут нас к грехам тяжким.

— А эти — не тянут? Вот и рубануть бы по ним. Чего мин­дальничать?

— Это недопустимо.

— Отчего же? Терпел Христос, а после взял да изгнал ме­нял и торговцев из храма, — натужно улыбнулся Витте. — Ужель не пример для нас, человеков многогрешных?

— «Дом Мой домом молитвы наречется, а вы сделали его вертепом разбойников.» — задумчиво произнес товарищ прокурора.

— Видите, Николай Валерианович! Сделали! И делают все эти гартманы, тигрычи, засуличи. Россию нашу в разбой­ничий вертеп превратить желают. А мы.

— А мы. У нас суд есть. И суд должен быть, прежде всего, верным и верноподданным проводником и исполнителем са­модержавной воли монарха, — твердо произнес Муравьев, словно бы читая написанное им же уложение.