Александр Поляков Великаны сумрака

Неизвестно

— Простите, Ваше Величество, но нами перехвачена зашиф­рованная записка из Петропавловской крепости, от главаря «На­родной Воли» Михайлова-Дворника, — продолжил Плеве. — В кабинете Лидерса ее расшифровали. Позвольте зачитать?

Государь молча кивнул.

Плеве раскрыл папку, которую держал в руке; прочел:

— «Успех, один успех достоин вас после 1 марта. Един­ственный путь — это стрелять в самый центр. На очереди оба брата, но начать надо с Владимира.»

— Каков подлец! Не уймется. — сжал за спиной могучие кулаки Царь. — Словно в тире цели намечает. Передайте под­полковнику Судейкину, что я очень надеюсь на успех его предприятий.

Прощайте, господа! Впрочем.

Он резко повернулся на мягком ковре.

— Смерти не страшусь. Но пекусь я о Российской Импе­рии, которая не должна подвергаться опасности — потерять один за другим двух Государей.

Снова вернулся к шкатулке. И долго стоял, склонившись над прозрачной крышкой, будто всматривался сквозь бес­форменные лоскуты и острые обломки в непогожее воскре­сенье на Екатерининском канале, в знобящий огромной не­поправимой бедой день.

.Между тем, тайная типография в Одессе исправно дей­ствовала уже не один месяц. Новый член Исполкома «На­родной Воли», отставной штабс-капитан Сергей Дегаев, польщенный доверием самой Веры Фигнер, старался изо всех сил: печатня под его началом выдавала тиражи листовок, прокламаций, даже газет.

Типография работала, Верочка радовалась, а в Петербурге бывший техник-взрывник подпольной партии Окладский (Ванечка) уже с полгода безо всяких задержек получал жало­ванье агента-осведомителя охранного отделения Департамен­та полиции.

У Судейкина на Ванечку имелись свои виды. В поясни­тельной записке на имя Плеве подполковник писал: «Жела­тельно, чтобы Окладский был водворен на юге не под насто­ящей своей фамилией, а под чужим именем, ввиду того, что высылка его под настоящей фамилией может возбудить по­дозрение среди членов в революционной партии, так как воз­вращение свободы человеку, приговоренному к смерти, а за­тем вечному заточению в крепости, может быть объяснено лишь особенно важными заслугами его, оказанными прави­тельству .. Под чужим же именем Окладский будет иметь воз­можность видеться с новыми революционными деятелями и войти в их среду».

Поскольку Сергей Дегаев был все же новым человеком, то Ванечка легко вошел к нему в доверие, назвавшись мещани­ном Ивановым, лишенным всех прав состояния по обвине­нию в государственном преступлении, вернувшимся в Одес­су после мезенской ссылки.

Вечером в кофейне на Николаевском бульваре Дегаев об­молвился: из Москвы в Одессу едет Фигнер. Вера могла уз­нать Окладского. Тем более, накануне своего ареста контр­шпион Капелькин успел передать Тигрычу и Фигнер пухлую тетрадь с предательскими показаниями Ванечки. Окладс­кий отбил телеграмму Судейкину.

Что ж, медлить нельзя. Штабс-капитан Дегаев нужен был позарез инспектору секретной полиции — для одной хитро­умной придумки, о которой подполковник до поры никому не говорил. Из Петербурга в Одессу срочно отправился лету­чий отряд Елисея Обухова.

Все случилось густой южной ночью, когда в приоткрытое окно (ах, неосторожно! где строгая школа Дворника?) неле­гальной квартиры врывался сладковатый запах цветущей магнолии, когда немолчно пели цикады и подремывали вы­соко в ветвях серые горлинки, когда молодой революционер Сергей Дегаев, пряча под тяжелые брови восторженные ка­рие глаза, вслух читал товарищам только что снятую со стан­ка прокламацию собственного сочинения; он назвал ее «Рус­скому обществу», и теперь читал с влажного еще листа, соч­но играя голосом, несколько подражая сестре, пробующей себя на сцене.

«Где же твоя

готовность стоять за великие истины — сво­боду правду и добро, где твои силы? — строго вопрошал Де­гаев виновато бледнеющих соратников. — Где же вы, отцы, товарищи, братья и сестры замученных, повешенных, — от­кликнитесь на зов наш!»

Откликнулись, да только жандармы. Заслушавшиеся ре­волюционеры не сразу разобрались, что к чему. В дыме про­куренной комнаты почудилось многим: вот-де явились на зов отцы и братья погибших, нетерпеливо стучатся в дверь, выбивают ее, дабы скорее отомстить тиранам, примкнуть поспешно к борцам за народное счастье. Удивились только, одурманенные свинцовым духом печатни: чего это пуговицы у пришедших так блестят, и кокарды на фуражках, и сапоги, как на подбор, и шашки о пол побрякивают.

Поняли, да поздно: с барышнями скоро справились, прыт­ким студентам и рабочим треснули по шее, выдирая револь­веры вместе с карманами. Лишь одного — чернявого, с мус­кульной силой бойца — едва не упустили: успел, злодей, стрельнуть из «бульдога». Прямо в Обухова метил, но тот при­гнулся; прожужжала пуля вполлинии от уха, шепнула — смертное, тоскливое. А вполлинии — это, по-новому, чуть больше миллиметра будет.

Обухов рассердился. Своим коронным ударом выбил ре­вольвер из руки упрямого террориста, догадавшись в горяч­ке: это и есть штабс-капитан Дегаев. Но и социалист ока­зался ловким знатоком английского бокса: уже безоружный так стукнул Елисея, что в голове у того ослепительно вспых­нуло, и на правый глаз стал наползать лиловый кровоподтек.

И все же и его, Дегаева, взяли. Связанного по рукам и но­гам, привезли в жандармское управление. А вечерним поез­дом в Одессу прибыл подполковник Судейкин.

— Славный у вас братец, Сергей Петрович! — с порога начал инспектор. — Только Володя напрасно меня морочил. И беседы мы вели, и в Женеву я его на казенные средства посылал.

— При чем тут мой брат? — глянул исподлобья штабс-ка­питан.

— Да как же при чем? Как же?! — театрально всплеснул могучими руками Георгий Порфирьевич. — Вы с братцем внуки самого Полевого Николая Алексеевича, литератора! Что за прелесть его роман «Клятва при гробе Господнем»! А повесть «Блаженство безумия»? Как интересно: опять безу­мие. Но сам Чезаре Ломброзо полагал, что у революционе­ров.

— Меня это мало занимает, — буркнул Дегаев.

— Напрасно! Хорошо, вернемся к вашему именитому деду, — согласился подполковник. — Тоже спорил с прави­тельством, и журнал его «Московский телеграф» закрывали по цензурному заключению. Но после-то одумался, с Булга­риным и Гречем сдружился. Ведь так, так! И опять заметался, к Краевскому кинулся. И что же — умер вскоре от нерви­ческой горячки. А вы, любезный Сергей Петрович, ужель хо­тели бы умереть от нервической горячки? Ох, уж эти наслед­ственные хвори.

— Э-э. Разумеется, нет, — вздохнул штабс-капитан.

— И я говорю — нет! И я.— энергично заходил по персид­скому ковру Судейкин. — А посему предлагаю вам.

О том, что в Одессе разгромлена тайная печатня и аресто­ван ее хозяин Дегаев, Тигрыч узнал уже в Женеве. На вокзале его встретил Иван Добровольский, сотоварищ по делу 193-х, предназначенный к отправке в Ново-Белгородский каторж­ный централ, но скрывшийся до приведения в исполнение приговора за границей; даже жену прихватил — Марию Гей- штих, пылкую акушерку-народницу заявившую на суде: «Настоящий строй в России мне ненавистен, потому что в нем всем живется гадко!»