Александр Радищев

Коростелева Анна Александровна

– К десяти вечера в четверток, завтрашнего дни то есть, - против своей воли сказал Шешковский, удивляясь неожиданной дельности этого вопроса.

– Я успею, если мы не будем это дело затягивать, - сказал Радищев, снова покосившись на клещи.
– Несломанной-то рукою я быстро пишу, - прибавил он полувопросительно.

– Пожалуй. Приятно видеть человека, который в делопроизводстве смыслит и посочувствовать нам, несчастным, умеет, - сказал Шешковский и вышел.

* * *

Без Радищева в Петербургской таможне некоторое замешательство происходило. С утра появился чиновник некий с бумагами, которые из рук его то и дело выпархивали, и спрашивать почал, где Радищев Александр Николаевич.

– Александр Николаевич Радищев ныне в крепости под арестом, - ответствовано было ему.
– Вон, видите, по ту сторону реки что-то жёлтенькое белеется? Сие крепость Петропавловская. Там и сидит.

– А показания за подписью корабельщиков кому ж сдавать?

– Антон Перфильич, показания корабельщиков кому теперь сдавать, если не Радищеву?

– Формально их сиятельству графу Воронцову дСлжно сдать.

– Антон Перфильич, ну что вы как маленький? Не формально, а кто заместо Радищева разбирать их будет?

– Ах, да отдайте коллежскому асессору Прянишникову.

– Слыхали? Прянишникову отдайте.

– Так я и есть коллежский асессор Прянишников. И что мне с ними делать?

– Да откудова вы?

– Из Кронштата.

– А отчего мы вас прежде в лицо не видали?

– Оттого, что прежде мы через Александра Николаевича Радищева сообщались. А за что в крепость-то его?

– Не знаю. Верно, мыслил государственно. Давайте сюда бумаги ваши, я подсуну их Мейснеру.

– Не нато нишефо потсофыфать Мейснеру. Што са манер: как кте какая ф телах сакфостка - так это Мейснеру. У меня сфоих сапот хфатает.

– Царевский знать любопытствует, где ведомость об освидетельствовании ластовых и мореходных судов по сего июня 10-ое число?

– Где-где! С городской верфи, из конторы, к Александру Николаевичу Радищеву прямиком доставили. А он как думал? Теперь ищи-свищи.

– Вы мне другое скажите: "пашпортов дано 24" - вот здесь записано; кому эти пашпорта даны?!

Молчанье приключилось глубокое.

– Бес уж с ними со всеми! Но хоть последний-то пашпорт кому выдан?!

– Вот на сей вопрос тебе бы славно Радищев ответил. Голланскому этому корабельщику... Из года в год к нам ездит... Элю Клансену... или Елю Классену... Клаасу... Ёлю... Эх, один только Александр Николаевич у нас имя сие произносить умел!..

И когда минуту спустя явился титулярный советник Иванов с вопросом, кто мог бы знать, где штемпели медные для клеймения товаров, все согласно предположили ответ и с тоской посмотрели туда, где по ту сторону реки жёлтенькое что-то белелось.

* * *

– А теперь,

Александр Николаевич, по порядочку повторим. На вопрос: "В чём состоит имущество ваше?" - ответствуете: "Имущество моё состоит в платье и нижнем белье, которого порознь показать не упомню". За насмешку над следствием как бы вам худо не сделалось. Далее. "Когда в последний раз были у исповеди и святого причастия?" И что же вы нам тут написали? "У исповеди и причастия не был лет пять иль семь, не помню". А между тем мы-то знаем, и в книгах церьковных запись о сём осталась, что у исповеди и вы, и дети ваши все как один не так уж и давно, в апреле сего ж года, были. Отчего же мы следствие так презираем? Что, нам уж и знать не следует, когда вы, милостивый государь, таинств приобщались? А между тем вопрос сей не праздный. Вам, Александр Николаевич, нынче не пренебрежение своё нашею особою надлежит являть, а пуще всего нежелательно для вас сейчас почесться безбожником. И так уж вашего маранья с лихвою станет на то, чтоб на плаху вас привесть, а вы ещё мною гнушаться будете. А я же вам как отец родный.

Радищев вздрогнул, и в глазах его промелькнул безотчётный ужас.

– Как отец родный. И нечего от меня шарахаться. Я бы вот на вашем месте взял и теперь же исповедался. И священника бы не утруждал. А прямо мне. По-семейному всё бы это сладили, по-людски. И бумажки бы заполнили, и душу облегчили. Каким авторам подражали-то вы в книге своей?

Радищев ещё раз вызвал в памяти список запрещённых авторов, чтобы не ошибиться. О, как помогало ему теперь несчастное, непригодное в остальном в России образование его!

– Аббату Рейналю и Стерну. Да я писал там, - указал он осторожно на соответствующий лист.

– Ах, ну что ж, что писали. Писали, писали, да и позабыли кого. Французов, окромя Рейналя, не читывали?

– Как можно вовсе не читывать? Корнеля с Расином, Ларошфуко..., - принялся перечислять Радищев.

– Вы ещё мне Шарля Перро сюда назовите!
– вскипел Шешковский.
– Убирайтесь в камеру свою до завтрева. Там я вам книг духовных прислал, положить там куда ни то велел, чтоб вам почитать от бессонницы, дабы совсем вы в упадок не пришли, а то, к Богу никакого усердия не имея, долго ль и о душе позабыть!

...Радищев вошёл в свою камеру и опасливо огляделся: от духовных книг пресловутых присесть было некуда. И дух от них шёл тяжёлый, - заплеснели, не иначе.

* * *

– С какими целями вы путешествие сие издали?

Загибая пальцы, принялся Радищев исчислять:

– Первое, дабы поправить денежные дела свои и моего семейства, совсем в расстройство пришедшие; надеялся от продажи книги выручку приобресть; второе, казалося мне, что у меня неплохо писать получается...