Александр Скрябин
Шрифт:
— Но ведь в России беспорядки, — сказал Скрябин, — связь с Россией прервана…
— Морозова лишила тебя материальной поддержки гораздо ранее нынешних событий, — сказала Татьяна Федоровна, — это интриги Веры Ивановны и тех, кто вокруг нее.
— Танюка, нельзя быть такой сердитой, — сказал Скрябин.
— Милый Саша, — сказала Татьяна Федоровна, — ты очень скоро убедишься сам.
— Тасичек, — сказал Скрябин, подходя и обнимая Татьяну Федоровну, — не надо нытья… Ведь я бодрюсь, моя милая, стараюсь думать, что все будет хорошо…
За столом, с по-российски кипящим самоваром и грудой баранок сидели рядом Плеханов и Скрябин. И Роза Марковна Плеханова, и Татьяна Федоровна, и хозяева — Ольга и Владимир Кобылянские — смотрели с интересом на встречу этих двух столь разных и в то же время столь близких людей.
— Кровь революции и зло царизма, — горячо говорил Скрябин, — только теперь я понял, чем навеяна моя музыка Поэмы экстаза… — Он подошел к роялю и сыграл кусок. — Это героизм, это идеалы, за которые сейчас борется русский народ… Дорогой Георгий Валентинович, эпиграфом Поэмы я решил взять "Вставай, подымайся, рабочий народ!". Как это дивно…
— Я не играю ни на каком инструменте, — сказал Плеханов, — но музыку люблю… Особенно боевое, сильное, могучее в музыке… Ваша музыка, Александр Николаевич, близка сонатам Бетховена, Берлиозу, Вагнеру…
— Ну, это уже пройдено, — сказал Скрябин, словно бы обиженный, что его сравнивают с Бетховеном, — искусство — это движение… У Бетховена и, особенно, у Берлиоза учиться ныне не приходится… В них нет идеи мессианства.
На лице Плеханова явилось неудовольствие.
— Всякое творчество, как и всякая деятельность человека, должно стремиться к объективной истине, — сказал он.
— Объективной истины нет, — вскричал Скрябин, — истина всегда субъективна… Истина нами творится… Истина творится творческой личностью, и она тем независимей, чем личность выше.
— От чего независимей? — спросил Плеханов. — От общества, от природы?
— Не только от общества, но и от мира, — сказал Скрябин, — весь мир в нас… Ведь мы сотворили Солнце и Солнечную систему и постоянно продолжаем их творить… Когда мы перестанем их творить, их не станет.
— Александр Николаевич, — сказал Плеханов, — как это ни печально для вас, не природа живет в вас, а вы, подобно всем позвоночным и даже беспозвоночным, живете в природе… Таковы факты…
— Да, факты опасный и не легко побеждаемый враг, — сказал Скрябин. — Это любимый афоризм Блаватской… Великой мессианской женщины-пророчицы.
— Вот как, — сказал Плеханов, и его глаза остро полемически блеснули, — вот вы отрицаете истину… Но почему
— Жорж, — сказала Роза Марковна, — давайте пить чай.
— Я почти всему научился из своего творчества, — через него я проверяю все… И землю, и небо.
— Нет, милый Александр Николаевич, — сказал Плеханов, — напрасно вы обращаетесь к небу… Против вашего идеалистического индивидуализма не растет никакого зелья на небе… Печальный плод земной жизни, он исчезнет, лишь когда взаимные земные отношения не будут выражаться принципом: человек человеку волк…
— Но мне всегда была отвратительна эксплуатация человека человеком, — сказал Скрябин. — Она противна моему миропониманию… Это нечто уродливое, негармоничное… Первая моя симфония имела эпиграфом "Придите, все народы мира…" Я за социализм… Но за социализм мессианский… История человечества есть история гениев… Историю творят гении.
— История творит гениев, — сказал Плеханов, — гении — это люди, возвысившиеся до полного понимания хода исторического процесса, говоря словами Коммунистического манифеста…
Была солнечная погода, спокойное, ясное море, зеленые горы… Это был юг Италии в расцвете своем, декабрь мягкий и ласковый. Скрябин, Плеханов, Татьяна Федоровна и Роза Марковна совершали очередную совместную прогулку.
— Посмотрите на эти горы, — говорил Скрябин, — это не просто горы, это выражение чего-то материального и неровного внутри нас. Вот уничтожьте эту неровность внутри себя, и гор не станет. Погода тоже есть результат внутреннего состояния человека.
— Какого же именно человека, — спросила Роза Марковна, — ведь нас много… Я, Жорж, вы, Татьяна Федоровна…
— Это все равно, — сказал Скрябин, — потому что мы единая многогранная личность. И знаете, я пробовал как-то вызвать погоду своим внутренним усилием… И у меня выходило… Вот вы смеетесь…
— Ну, тогда спасибо вам, Александр Николаевич.
— За что? — спросил Скрябин.
— Вы сегодня такую прекрасную погоду нам отпустили… Солнце, голубое море…
— В Париже Александр Николаевич пробовал вызвать грозу и это ему удалось несколько раз, — сказала Татьяна Федоровна.
— Это трудно, но возможно, — подтвердил Скрябин, — вообще, мы не знаем многих своих возможностей. Это дремлющие силы и их надо вызвать к жизни.
Как раз в этот момент ступили на мост, переброшенный через высохший, усеянный крупными камнями поток.
— Мы создаем мир нашим творческим духом, — сказал Скрябин, — своей волей… Я вот сейчас могу броситься с этого моста и не упасть головой на камни, а повиснуть в воздухе, благодаря этой силе воли.
— Прыгайте, — сказал Плеханов.