Александр Суворов
Шрифт:
– Ох, батюшка! – всполошился тот. – Да я тебе, никак, нос разбил? Ай-ай! Враг попутал… Прости ты мне, окаянному!
Головин схватил вдруг колотушку, подбежал к окну и застучал. В то же мгновение на дворе засвистели, закричали дозорные во много голосов, застучали колотушки, затрещали трещотки, затрубили рожки, забунчала чугунная доска.
Головин, повалив пюпитр с книгой, упал в кресло, закатив глаза. Свеча погасла. Светила теперь одна лампада в углу.
Александр испугался, кинулся к одной двери, к другой, но обе они оказались запертыми снаружи. Напрасно мальчик бил в двери ногами и кулаками. Никто не отзывался. Да и нельзя было услышать беспомощный
Мальчик понял, что убежать было невозможно. Он подошел к Головину. Тот лежал в кресле с закрытыми глазами и, казалось, заснул.
Шум на дворе постепенно затихал и наконец прекратился. Александр поставил пюпитр, поднял книгу и положил на место, затеплил от лампады свечу и прикапал ее на место к пюпитру. Он осторожно открыл книгу, стоя рядом с креслом, и радостно вскрикнул: об этой книге он мечтал, ему много рассказывал о ней отец, но нигде не мог достать, хотя и обещал давно. Это была книга Квинта Курция [46] «О делах, содеянных Александром Великим, царем Македонским. Переведена повелением Царского Величества с латинского языка на российский лета 1709-го и напечатана в Москве в 1711 году в декабре месяце».
46
Квинт Курций Руф – древнеримский историк, написал этот труд в 10 книгах (сохранилось 8), вероятно, в середине I века н. э.
Головин, пробужденный от забытья радостным восклицанием мальчика, ласково положил ему руку на плечо и спросил:
– Здорово я тебе нос разбил?
– Ничего, ничего, сударь!.. Какая у вас книга!
– Сию книгу я читаю, когда мне не спится. Вот погоди… – Дрожащей рукой Головин открыл 21-ю страницу и начал читать вслух: – «Александр мнози филозофы и риторы встречают, кроме Диогена, который тогда был в Коринфе и, Александра ни во что вменяя, в бочке живяше. Удивлялся же ему Александр, при солнце сидящему, прииде и вопроси, чего требует. Он же рече: „Требую, да того от меня не отымеши, чего мне дать не можете“. Которым ответом Александр весьма утешился и, ко своим обратися, рече: „Хотел бы аз быти Диоген, аще не бы Александр был“. И, паки обратись к Диогену, Александр вопросил: „Неужто не могу ничего тебе дати?“ Диоген ответствовал тако: „Усторонись несколько и не застанавливай мне солнце…“»
Положив руку на страницу, Головин спросил:
– А ты кем бы хотел быть: Александром Великим или Диогеном? Что тебе сходнее?
Александр живо ответил:
– Диоген не мог стать Александром, сударь!
– Ну а тот?
– Быв Александром Великим, стать Диогеном – нищим?! После великих почестей и славы поселиться в собачьей конуре?!
Головин засмеялся:
– Да, милый, такого не бывало!.. Вот слушай еще! – Он перевернул несколько страниц.
– Давайте я буду читать, – сказал Александр, – а вы слушайте.
Головин согласился. Александр начал читать вслух и забыл все, что было кругом. Хозяин иногда забывался и дремал. Тогда Александр повышал голос. Головин испуганно открывал глаза, вскакивал с кресел, хватал колотушку и подбегал с ней к окну, неистово стуча. Со двора сейчас же отзывались свистом. Трещотки, колотушки, рожки, звон колокола, стук в чугунное било не смолкали несколько минут. Затем наступала тишина.
– Читай дальше! – приказывал Головин.
Александр читал все тише и тише. Хозяин наконец захрапел. Свеча догорала, и, хотя на столике лежало несколько запасных свечей,
Авдотья Федосеевна возвратилась от Головиных совсем расстроенная: Василий Васильевич совсем из ума выжил, невесть что творит и не только не застращал Александра тягостями военной службы, а, наоборот, подарил ему любимую свою книгу Квинта Курция. Даря, он сказал:
– Попытай быть и Александром Великим, и мудрым Диогеном. Попытай!
Вася Головин простился с Суворовым в слезах и в минуту расставания все просил отца, чтобы он и его записал в Семеновский полк солдатом.
– Ладно, – утешил тот Васю, – лишь вырастешь до Суворова, запишу. Ну-ка, померяйтесь.
Александр и Вася стали затылками друг к другу. Семилетнему Васе (он, правда, старался вытянуть насколько можно шею) оставалось расти до Александра не более вершка [47] . И опять Авдотья Федосеевна обиделась за свого хилого сына.
– Быть тебе в полку, – сказала она сыну, – в двенадцатой роте, левофланговым.
– Зато у нас в первой роте на правом фланге Прошка Великан, – ответил Александр.
47
Вершок – старинная русская мера длины, равная 4,4 см.
Давно в усадьбе Головиных не видели барина в таком добром духе: он сам вышел провожать гостей до нового парадного подъезда и вел под руку Авдотью Федосеевну. За ними шла хозяйка, ведя за одну руку Васю, а за другую Александра с книгой Курция под мышкой.
Слуги в парадных кафтанах выстроились в два длинных ряда от дверей до суворовского убогого возка с лубяным верхом. Доведя Авдотью Федосеевну до экипажа, Головин сам подсадил ее в возок.
Тройка побежала. Двадцать конных егерей в польских красных кунтушах [48] , расшитых шнурами, в синих рейтузах и сапогах с огромными медными шпорами поскакали за тройкой по два в ряд: им было приказано проводить гостей до пограничного столба головинских владений.
48
Кунтуш – старинный кафтан с широкими откидными рукавами.
Всю дорогу домой Авдотья Федосеевна не сказала сыну ни слова. Александр, раскрыв книгу Квинта Курция, начал читать ее с того места, где остановился ночью, усыпив чтением Головина.
Когда показалась в долине замшелая крыша суворовской усадьбы, Авдотья Федосеевна вздохнула, потянулась к сыну, сжала ладонями его лицо и поцеловала:
– Бедненький мой солдатик!..
Начали собираться на зиму в Москву: учиться Александру «указным наукам» в деревне не у кого, да и книг нужных не достать.
Дядька Александра, Мироныч, – его не брали в Москву, – с горя сильно загулял и был наказан на конюшне.
Вперед отправился небольшой обоз с запасами: мукой, крупой, соленьями, медом и яблоками. За последней телегой плясал на привязи любимый конь Александра, Шермак. На дверях амбаров и кладовок повисли большие калачи замков и восковые печати.
День спустя в Москву покатили на двух тройках и Суворовы: отец с сыном – на одной, мать с дочерью – на второй. Книги, увязанные в рогожу, лежали у Александра в ногах.