Александр Ульянов
Шрифт:
— Да за что же их?
— По профессору своему панихиду служить хотели… За это? Эдак, если я по родителям захочу, меня тоже в участок?
— Ежели твой родитель профессор, то там тебе и быть.
— Ну и ну… Эй, друг! Лови-ка булку!
За первой булкой, брошенной через канал в толпу проголодавшихся студентов, полетела вторая, третья. Казачий урядник погрозил нагайкой.
— Эй, там! Не баловать!
Но народ, отгороженный от казаков и городовых каналом, продолжал выказывать сочувствие студентам. Саша внимательно следил за настроением стоявших по ту сторону канала людей, ловил каждое слово. Ведь это был тот народ,
Но стоит только пошатнуть трон, как народ скажет свое слово.
Надвигался вечер. Тех, кто хотел уходить, начали отпускать, и толпа демонстрантов редела. Когда уже совсем стемнело и студентов осталось совсем немного, Саша с Аней и Говорухиным тоже вышли из цепи. Среди арестованных оказались два однокурсника Саши, Мандельштам и Туган-Барановский. Нужно было немедленно очистить их квартиры. Наскоро посоветовавшись с Говорухиным, Саша помчался на Петербургскую сторону, где жили арестованные.
В тот же вечер задержанных отпустили. Но следующей ночью было арестовано около сорока человек. Всех их полиция выслала из Петербурга. Университет забурлил. У Саши собрались инициаторы добролюбовской демонстрации. Начались споры о том, что же теперь предпринять. Одни советовали собраться у самого Зимнего и потребовать возвращения высланных; другие предлагали взорвать жандармское управление. Раздавались голоса и за подготовку покушения не только на Грессера, но и на царя.
— Мы должны показать правительству, — гневно говорил Саша, — что не склоняем покорно головы! Нужно дать почувствовать, что нельзя безнаказанно оскорблять человеческое достоинство.
Политическая обстановка осенью 1886 года была очень сложной и противоречивой. После морозовской стачки, вспыхнувшей в Орехово-Зуеве в 1885 году, рабочее движение приобретает все больший размах. Проходят стачки на Невской мануфактуре, Путиловском, латунном и чугунолитейном заводах.
Эти и целый ряд других стачек неопровержимо доказывали, что рабочее движение принимает новый размах, что оно, становясь организованным, является грозной силой. Но народники, влияние которых на революционное движение было еще очень значительным, не понимали, что основной революционной силой является пролетариат, и все свое внимание обращали на крестьянство. Они продолжали утверждать, что капитализм в России не будет развиваться. А из этого, в свою очередь, следовал вывод: нельзя рассчитывать на рост рабочего класса.
В это же время за границей плехановская социал-демократическая группа «Освобождение труда» уже вела активную работу по перенесению марксизма на русскую почву. Переводятся на русский язык работы Маркса и Энгельса: «Манифест Коммунистической партии», «Наемный труд и капитал», «Развитие социализма от утопии к науке», «Людвиг Фейербах», «Нищета философии» и ряд других.
Большое значение в идейной борьбе с народниками играли также произведения Г. В. Плеханова, написанные к этому времени, «Социализм и политическая борьба» и «Наши разногласия». Г. В. Плеханов подверг в них теорию народников беспощадной критике «и указал русским революционерам их задачу: образование революционной рабочей партии».
Александр
Молодежь жаждала деятельности. Такой деятельности, которая давала бы видимые результаты. Героическая борьба с самодержавием Желябова, Перовской, Кибальчича и сотен других террористов была у всех на памяти. И когда после добролюбовской демонстрации зашел разговор о том, что нужно ударом ответить на удар, все вспоминали о бомбах. Никонов говорил Александру Ильичу:
— Идея цареубийства сейчас укрепилась в умах всех. Она прямо носится в воздухе. Многие задают вопрос: неужели нет людей, которые способны убрать ненавистного деспота? Что вы, Александр Ильич, думаете об этом?
— Момент сейчас действительно выгодный. Но где нужные люди? Средства? Не знаю, как вы, — после паузы продолжал Саша, — но я вполне отдаю себе отчет в том, какое это трудное дело. Одна добыча сведений о жизни царя будет стоить бог знает сколько усилий, а возможно, и жертв.
— А разве у Желябова трудностей было меньше? Наверно, нет. Давайте позондируем почву, поищем людей.
— Надо подумать, — уклончиво ответил Саша.
Этот разговор с Никоновым запал Саше в сердце.
Действительно, неужели перевелись на Руси люди, подобные Желябову и Перовской? Неужели поколению его сверстников до конца дней своих суждено терпеть издевательства тупицы царя, которого все презрительно называют мопсом? Нет, что-то нужно делать!
Как-то у Саши сидели Шевырев и Говорухин. Шевырев толковал о студенческих кассах, кухмистерских.
— И охота вам, Петр Яковлевич, тратить энергию на такие мелочи? — остановил его Саша. — С вашим организаторским талантом можно ведь устроить кое-что поосновательнее.
— А что, например? — со смехом и ехидцей в голосе спросил Шевырев, глядя на Сашу поверх очков.
— Да, например, покушение, — в тон ему ответил Саша. — Хороший бы террорист из вас вышел.
— Нет, где уж мне! — громко рассмеялся Шевырев. — Я и кухмистерской удовольствуюсь! — И вдруг, резко оборвав смех, спросил: — Это что, к слову сказано или дело есть?
— Пока нет.
— Ну, так теперь я вас спрошу, господа: желаете ли вы заняться террористическим делом? Группа уже есть. Нужны помощники.
Ни Саша, ни Говорухин не ожидали этого. Шевырев не шутил, и все-таки… Когда же организовал он группу? Кто в нее входит? Каков план действий? На все эти вопросы Шевырев отвечал уклончиво и неопределенно. А относительно плана явно не знал, что сказать: то говорил, что план уже выработан, то еще обсуждается. Видно было: Шевырев хитрит. А почему — Саша понять не мог: потому ли, что группы нет или он просто не доверяет им. Саша, не любивший играть в недомолвки, прямо спросил: