Александр
Шрифт:
– Вася!
– встревожено закричала Катя, поднимая перепачканные в муке руки.
– Солнышко, посмотри, не мой?
– Риткин!
– ответил Вася, и даже принес мне телефон. Какой добрый!
– Сашка какой-то. Ритунь, зови Сашка, а то грех дома сидеть, пока друзья культурненько отдыхают!
Мне стало не до смеха. Схватив трубку, я неожиданно дрожащим голосом произнесла:
– Да, Александр!
– Хорошо отдыхаете, Рита. Я за вас рад.
– Как командировка?
– Знаете, Рита, неплохо, - Александр говорил приглушенно, а где-то на заднем фоне проехала машина.
– Только вот придется
– Да, - посомневавшись, ответила я.
– Скиньте мне на электронный ящик, будьте хорошей девочкой, давайте я вам продиктую...
– Сейчас!
Я прикрыла трубку рукой и крикнула:
– Димка, одолжи ручку! И не надо делать такое лицо, знаю, что она у тебя в кармане! Обещаю, много не испишу, на автографы хватит!
Димка одолжил, и я начала писать на полях старой газеты с программкой, которую Катька предусмотрительно послала на кухонный стол. И откуда она ее вытянула? Наверняка с одного из моих "укромных" мест. Вздохнув, я дала Александру добро на начало диктовки. Психолог, повторив два раза по буквам электронный адрес, тихо попрощался и повесил трубку. Я так и осталась стоять посреди коридора, пока подошедший Димка не забрал у меня свою драгоценную ручку. Еще бы - Паркер!
– Ритунь, Сашка оказался гонцом с плохой вестью?
– спросил Вася, забирая у меня телефон.
– Там мы ему с Катькой быстро голову отвертим, только скажи. А умудряются всякие воскресный день испортить...
– Нет... предчувствие какое-то...
– прошептала я, возвращаясь на кухню.
– И это лечится!
– засмеялся вездесущий Мишка.
– Девки! Хорош салаты разводить! Людям выпить хочется!
– Потерпи, Мишенька, счас все будет!
– засмеялась в ответ Лена.
– Христос тоже терпел - и чем все закончилось? Ритунь, улыбочку!
Я улыбнулась, и Мишка запечатлел меня на пленке. Для потомков. Запечатлел с тем ошеломленно-испуганным выражением лица... я все еще не могла преодолеть этот противный привкус...
Вечером, когда все наконец-то разошлись, а из головы выветрился хмель, я вновь села за компьютер.
"Этой ночью я опять не видела Дала. Уже во второй раз. Но желание съедало меня, как червь подтачивает яблоко изнутри. Оказывается, я вполне созрела нравственно до так называемой платонической любви, когда достаточно его увидеть, услышать, и только этим жить.
Желание прикоснуться к его коже, ощутить его дыхание не проходило, цвет его глаз казался мне прекрасней всего на свете, и где-то в глубине сознания билась осознание - ты сошла с ума, так не должно быть, девушки не влюбляются в сны, они влюбляются во вполне живых мужчин, потому что женщина не может любить, если ее не любят.
Чушь! Дал был мне необходим как воздух, и каждый вечер я ложилась спать со смутной надеждой вновь увидеть его. И вновь не видела...
Опять была весна. Шел дождь. Но это и не диво - в такое время года. Уныло покачивались пока еще голые ветви деревьев, а белый мрамор, которым была уложена площадь, отражал в себе серое небо. Все казалось мрачным и безжизненным. Серым: город, фонтан, площадь.
Я стояла на ступеньках перед огромным белоснежным зданием рядом с увитой растением колонной. По ступенькам то и дело сновали полуголые юноши, подставляя свои стройные
То, что это были именно рабы, хоть и хорошо одетые рабы, было видно по золотым ошейникам на их шеях. Такие же, только попроще, и из крепкой кожи, были и на людях в деревне.
Рабы осторожно опустили паланкин на стоявшее посреди двора возвышение со ступеньками, аккуратно откинули тяжелый полог, пропуская внутрь холодный воздух.
В паланкине сидела девушка лет семнадцати. Она в задумчивости откинулась на богато расшитые подушки, перебирая пальцами нанизанные на серебряную паутину мелкие камушки ожерелья. Ее мягкие, тонкие волосы цвета спелой пшеницы кто-то аккуратно подобрал под серебряную сетку, выпустив на шею несколько тугих завитков; бледная, молочная кожа без единого пятнышка, казалась прозрачной и немного сероватой; тонкие брови слегка изогнулись, как бы в немом удивлении; пухлые губы, лишенные привычной мне помады, по велению природы выделялись на лице вишневым пятном; голубые, в поллица глаза, были прозрачны и удивляли мягкими золотистыми искорками.
На худенькие плечи красавица накинула темно-красный мягкий плащ, скрепленный у шеи золотой застежкой с рубином. Из-под мягких красных складок кое-где выглядывало тяжелое розовое платье, расшитое мелкими драгоценными камнями, тонкие руки украшали дорогие перстни, а на запястьях мягко поблескивали удивительной работы браслеты.
Саму девушку я назвала бы скорее худой, даже болезненно худой, но высокая грудь была достаточно полной, чтобы вызывать у мужчин томительное желание, и от нее исходила волна обаяния, которая и делает таких хрупких красавиц роковыми сердцеедками.
Ее глаза то и дело меняли свой оттенок, подчиняясь неугасаемому внутреннему огню, золотые искорки в них то ярко вспыхивали, то тонули в голубой глубине, а губы то и дело едва видно дрожали под влиянием неведомых мне эмоций.
Когда она вышла, я открыла рот от изумления. Движения незнакомки пленили легкостью и плавными изгибами, а ведь шикарное одеяние весило немало...
По ступенькам пронеслось что-то большое, белое и пушистое, и я с удивлением увидела огромную кошку, мягко потеревшуюся о бедро девушки. От такой ласки можно было запросто упасть, но хрупкая красотка лишь погладила кошечку между ушек и тихо прошептала:
– Здравствуй, Лали.
Д-а-а-а... Эта девица мне нравилась все меньше и меньше, вызывая природную женскую зависть или восхищение перед превосходством соперницы. Мало того, что кожа у нее была на удивление чистой (и это без капли тонального крема! ), глаза от природы огромными и щедро припушенными ресницами, брови тонкими и тщательно изогнутыми, а движения - как у лучшей балерины, так она еще и говорила так, что одном голосом способна была камни растопить!
Впрочем, появление кошки не вызвало на ее лице особой радости. Мягко, но осторожно оттолкнув от себя белоснежное животное, она плавно подошла к ступеням, где ее встречал всего один мужчина.