Александра
Шрифт:
«Ну а как по-другому? – думала Шура, засовывая свое сокровище. – У Машки, значит, целых две тряпичных куклы, да еще и три деревянных чашечки для них, и даже есть одна маленькая ложечка, которые сделал папка. А она, значит, и мою куклу хочет заграбастать. Плохо не станет? Перебьется. Шиш ей, а не Марусю».
В свои семь лет Александра была уже не по-детски смышленая в жизненных вопросах, потому как по-другому в то время было нельзя. Но не только в бытовых делах Шура проявляла смекалку и сообразительность, она, как оказалось, все хватала на лету в школе. И за этот неполный, первый месяц учебы, сильно удивляла учителей своими способностями.
Быстро надев старенький шушун, доставшийся ей по наследству от Машки,
– Вперед!
Они все выбежали на улицу, и, что-то крича друг другу, побежали в сторону колхозного картофельного поля. В конце сентября в далекой сибирской деревне было относительно тепло, хотя еще два дня назад выпадал снег, и были уже серьезные заморозки. По каким-то причинам, небольшую часть картофеля, вывороченного на поверхность трактором из соседнего колхоза, не успели собрать. И ночной холод сделал свое дело – урожай померз. Сдавать в район мороженый картофель председатель не решился, но и отдать его колхозникам – тоже (еще пришьют почетное звание «Вредитель»). Поэтому несобранные корнеплоды пролежали на поле почти три недели.
Без разрешения собирать их, конечно, никто не отважился – это грозило по указу «семь-восемь» уехать лет так на десять в лагеря. И часто мужики, возвращаясь с отработанного в колхозе трудодня, проходя мимо этого поля, и смотря на гниющий урожай, почёсывая затылки, про себя крякали:
– Эх, вашу ж мать!
Голодно, очень голодно жила деревня Строгино. Нищий колхоз уж который год подряд никак не мог вылезти из должников перед государством, и его замордовали новыми обязательствами по сдаче зерна, овощей, мяса, птицы, молока… а над председателем уж давно повис дамоклов меч. Крестьяне тоже выли от безысходности: все эти трудодни, когда они были вынуждены по сто пятьдесят дней в году пахать в колхозе за здорово живешь; все эти натурально-продуктовые повинности, где налогом облагались даже цыплята; все эти денежные повинности, которые рассчитывались с заведомо завышенных в несколько раз доходов крестьянина, привели к тому, что жители деревни были ограблены советской властью до нитки.
Сбежать было оттуда тоже практически невозможно – ни у кого не было паспортов. Вернее, их выдавали только отдельным лицам и по особым случаям. А без паспорта ты нигде, ни в каком городе не устроишься на работу и не пропишешься. Ну, а если поймают без прописки, да еще к тому ж и тунеядец, то тебе несдобровать. Так что, по существу, жители деревни Строгино в далеком 1949 году были крепостными крестьянами.
Два последних дня была оттепель, и по дороге сестрам попадались то большие лужи, то островки нерастаявшего снега. Кроме этих «следов» прорвавшегося сквозь тайгу уходящего лета, по дороге еще встречались такие же девчонки и мальчишки, спешащие с такими же корзинами к гниющему урожаю.
Когда они подбежали к картофельному полю, то на нем уже вовсю шла заготовка корнеплодов: куда ни глянь, везде были люди. Кто бежал с корзиной, кто ползал на четвереньках, выковыривая из грязи остатки урожая, кто что-то надсадно кричал, махая руками. Сестры бросились врассыпную по полю – нужно было успеть собрать как можно больше полусгнившей картошки.
Шура сразу сильно увязла на перепаханном поле. Скудная сибирская земля, обильно смоченная растаявшим снегом, все время норовила засосать ее худенькие ножки. С трудом выдергивая их, она через несколько минут набрела на небольшую кучку картофеля, спрятавшегося в клочке нерастаявшего снега. Александра принялась разгребать белое мокрое месиво и доставать из него драгоценные
Довольно быстро наполнив корзину, которая стала теперь неподъёмной, Александра крикнула своей сестре, копошившейся в коричневой жиже неподалеку:
– Клава! У меня уже полное лукошко!
– Давай, тащи его домой! И мигом обратно! – отозвалась та и принялась вновь ковыряться в грязи.
Шура, еще сильнее увязая в размокшей земле и еле удерживая двумя руками перед собой корзину, наполненную гнилой картошкой, начала пробираться к дороге. Она постоянно падала вместе со своей ношей в разбухшее и чавкающее поле, потом подымалась, собирала рассыпавшуюся картошку и вновь продолжала путь.
С большим трудом выйдя на дорогу, вся перепачканная в грязи, она заплакала. Это не были слезы радости из-за того, что все же ей удалось вырваться из лап перепаханного, непролазного поля, просто она представила, что это огромное, тяжеленое лукошко ей придется тащить почти километр.
Одной ручкой ей было не удержать свою ношу, единственный вариант – это тащить ее перед собой двумя руками. Ничего другого не оставалось: сестры где-то растворились, смешались с людьми на поле, да и Клава сказала, чтоб быстрее несла картоху домой. А ослушаться самую старшую сестру – это вам не шутки. Она не будет церемониться, так жиганет хворостиной, что не забалуешься. И Александра, утерев слезы, пошла.
Буквально через сто шагов, у нее уже занемела спина, а руки затекли так, что она их перестала чувствовать. Шура остановилась, опустила лукошко на землю, и оглянулась на поле. Ей показалось, что она ни на шаг не отошла, и слезы отчаянья градом хлынули у нее из глаз. Проплакав несколько минут, и почему-то виня во всем Машку, Александра вновь принялась тащить непосильную свою ношу. Теперь уже ее хватило на семьдесят шагов, которые она прошла, не переставая рыдать. Она вновь остановилась, уже не поставила, а отпустила корзину. Она упала на ребро, и перевернулось. Не переставая плакать, Шура взмолилась:
– Мама! Мамочка! Где же ты!? Помоги мне, пожалуйста! Мне так тяжело, так плохо, а эта Машка у меня Марусю все время забирает. Вернись ко мне. Я совсем, совсем одна. Никто меня не любит, все меня обижают. Вернись, мамочка, ну, пожалуйста…
В свои семь лет Александра уж давно знала, что ее мама погибла, и что женщина, живущая с ее отцом – мачеха. И в ее детской головке безвременно ушедшая мать всегда была тем островком, где она могла всегда укрыться, когда ее обижали. Она могла всегда пожаловаться ей и на Машку, и на Клавку, и на брата Вовку, и на мачеху, и даже на отца. Она могла рассказать, как ей голодно, как постоянно хочется кушать. Рассказать, что никто ее не любит, только Валька, но ее вечно нету дома, вечно она у этих Жигулевых (зажиточная семья в деревне) нянчит их детей…
Рассказав своей маме всю несправедливость, происходящую с ней, Александра немного успокоилась, собрала полусгнившую картошку в лукошко и продолжила путь. В очередной раз остановившись, Шура поняла, что ей никак не донести эту проклятую корзину. И тут, увидев невдалеке большую лужу, блестящую под лучами осеннего солнца, она поняла, что ей нужно сделать.
«Надо половину картохи высыпать в нее, – подумала Александра, – а потом я ее заберу. Ведь никто не догадается, что она там.»
Подойдя к луже и воровато посмотрев в разные стороны, не видит ли кто, Шура высыпала в нее полкорзины картошки. Та, смачно булькнув, исчезла под слоем грязной воды. Александра взвесила оставшуюся часть, немного подумала и высыпала в лужу всю картошку.