Александровскiе кадеты
Шрифт:
Оно дрожмя дрожит…
Что это — страх или тоска,
Тревога или стыд?
Что с ним случилось? Что могло б
Случиться? Посмотри,
Как пробивается озноб
Наружу изнутри.
Там сходит дерево с ума,
Не знаю почему.
Там сходит дерево с ума,
А
Читала Вера хорошо. Даже очень. Вот только щёки у неё как-то странно разрумянились, и едва ли от мороза.
— Н-необычные стихи какие, — с удивлением сказала мама.
— Я же говорила, что вам не понравится, — буркнула Вера. — Я пойду к себе, можно?
— Ступай, — сказал папа. — Только учти, больше никаких внезапных поэтических вечеров, понятно?
— Bien s^ur papa!..
— То-то же, что «конечно, папа»!..
Вера скрылась, а Федор Солонов невидящим взглядом уставился в страницы «Кракена» — подарок Ильи Андреевича он так и не мог осилить. Приключения в настоящей жизни оказались куда интереснее и завлекательнее выдуманных.
В стихах он ничего не смыслил, конечно; хотя старшим кадетам и требовалось умение сложить строфу-другую в альбом какой-нибудь хорошенькой гимназистке (та же Вера привезла из Елисаветинска пухлую книжищу, всю исписанную виршами незадачливых поклонников; Федя как-то попытался это читать, очень быстро не выдержал, дав зарок никогда в жизни не открывать ничего рифмованного) — но про это Федор Солонов, само собой, сейчас не думал.
Но стихи были и впрямь какие-то странные. Надо б с Ниткиным посоветоваться, он всё знает, про поэтов наверняка тоже…
Хорошо на Святках!.. В корпусе, конечно, интересно, но дома-то всё-таки лучше. Крещение приближалось; несколько дней в семье Солоновых всё шло по заведённому обычаю, а потом сестрица Вера, потупив глазки и сложив руки, осведомилась у почтенных родителей, не будет ли ей позволено посетить поэтические чтения, устраиваемые в Петербурге, в Публичной библиотеке. Билет ей доставила всё та же Катерина Метельская, — сестра даже продемонстрировала желтоватый кусочек картона.
Федя понял, что его час настал.
Отпроситься «в гости к Пете Ниткину» у отправлявшихся на приём родителей не составило большого труда. Куда сложнее оказалось устроить так, чтобы Вера об этом ничего б не услышала.
Так или иначе, кадет Федор Солонов крадучись пробирался следом за Верой, частенько срезая через дворы, чтобы меньше оставаться на виду.
Сестра на сей раз отправилась к «приличному» Балтийскому вокзалу. Федя — следом. Гимназистам и кадетам не позволялось путешествовать в вагонах третьего класса (только в сопровождении взрослых), пришлось покупать билет во второй. С мечтой о ножике из вновь открывшегося оружейного магазина Феофил Феофилыча можно было расстаться; но, по крайней мере, Вера ехала и вовсе первым классом.
…На Балтийском вокзале, в суете и неразберихе Федор едва не потерял сестрц из виду. Он уже с тоской думал, как бы не пришлось объясняться с извозчиком,
На углу Тарасовского переулка и Третьей роты[7] Вера нырнула в проходной двор — в один из этих жутких лабиринтов, где со всех сторон поднимаются, словно легендарные Симплегады одинаковые бледно-желтоватые стены с тёмными дырами окон. Федор невольно вспомнил двор в городе, сменившем имя на «Ленинград», почти семьдесят лет спустя — изменились они, надо сказать, мало. Нет, конечно, в будущем они почище, это верно…
Тут Федору пришлось туго, потому что ворота хоть и были отперты (по явному небрежению дворника), но Вера теперь озиралась — и вновь замоталась прежней своей уродливо-дырявой шалью, словно уличная нищенка. Федя мельком пожалел, что сам не запасся маскировкой, но тут уже было поздно что-то предпринять.
Он заметил неприметную дверь в глухом конце двора, куда шмыгнула сестра. Это даже не «черный ход», это лестница для самых дешевых и скверных квартир, где сдаются не комнаты даже, а углы.
Надо сказать, даже дешевые книжечки о приключениях Ника Картера и Ната Пинкертона имели свои достоинства. Так, например, они очень понятно и доходчиво объясняли самые азы искусства слежки, и в том числе — ни за что и никогда не суетиться, а иметь вид небрежный, расслабленный, словно ты здесь по делу, хоть и важному, но привычному, рутинному.
И потому Федя успешно миновал пару каких-то оборванцев, усевшихся на крыше дровяного сарая, шагнул в ту же дверь, что и Вера и принялся тихонько подниматься следом — каблучки сестры звонко стучали несколькими маршами выше. Судя по всему, поднималась она на самый верхний этаж.
Лестница была, конечно, жутковатой. Темная, узкая, ступени выщерблены, в железных перилах зияют прорехи. Воняло кошками, кислой капустой, мокрым бельём; доносились то хриплых злые голоса, то визгливые женские крики, то детский плач.
Наверху открылась и вновь закрылась дверь. Последний этаж.
Федор наддал, правда, всё равно стараясь красться как можно тише.
Да, на последней площадке только одна дверь. Ещё выше, на чердак, ведет совсем узкая и совершенно отвесная лестница, железная, словно трап на корабле. Недолго думая, Федя рванулся вверх — и вовремя, потому что внизу по ступеням кто-то затопал.
Чердачная низкая дверь, казалось, была заперта — но замок висел только для вида, пробой расшатан, явно специально и легко выдергивается. Федя скользнул в пыльный холод, ещё не очень понимая, что и как он тут будет делать — однако в самом торце, у внешней стены, где тянулись дымоходы, он заметил в полу небрежно присыпанный мусором люк. Осторожно потянул за ржавую петлю — он поддался, открылся неглубокий колодец, пробитый в межэтажном пространстве. Дальше оказалась ещё одна крышка, и сквозь неё уже пробивались голоса.