Алексей Баталов. Жизнь. Игра. Трагедия

Захарчук Михаил

Погас свет. Загорелись титры картины. Мы сидели на балконе, и мне казалось, что он шатается. Когда мелькнул мой кадр, я думал, что провалюсь от стыда, но произошло чудо. Право слово, на самом деле все оказалось совсем не так плохо, как я предполагал. Секрет же состоял в том, что все удерживавшее и подпиравшее меня на съемке, вся масса людей, работавших за меня в павильоне, осталась там. В рамку же попало только мое лицо. Правда, и по лицу я отчетливо видел, вернее, чувствовал все, что делалось тогда в киностудии. Но для других ничего этого не было, был только экран. Месяца на три прозвали меня «артистом». Некоторые даже поздравили, говорили, что им понравилось, и это было хуже всего, потому что мне стыдно было получать благодарность за обман. Внешне все как будто кончилось хорошо, а стало быть, так можно сниматься. Просто берут кого-то и снимают. И получается. Впрочем, по-настоящему я осмыслю великий процесс создания фильмов много лет спустя».

…Пройдут годы, минут десятилетия. Алексей Владимирович снимется в десятках художественных фильмов, о чем мы еще предметно и обстоятельно поговорим, ибо его вклад в отечественный кинематограф уникален и безальтернативен.

Сам поставит три картины. Более четырех десятилетий будет преподавать в главном кинематографическом вузе страны ВГИКе, заведуя там ведущей кафедрой актерского мастерства. Выпустит семь собственных актерских мастерских, на что ушло несколько десятилетий кропотливой работы со студентами. Долгие годы будет исполнять обязанности секретаря Союза кинематографистов СССР. Но тот свой самый первый фильм «Зоя», где сыграл школьника под собственным именем, не попав даже в титры, останется при нем навсегда, как оберег, как вечно беспокоящая память об отроческих мечтаниях, разбивающихся о суровую реальность.

Штурм Школы-студии

Вспыхнувшая у Алексея ради съемок в кинокартине «жажда знаний» довольно быстро заглохла. Эвакуация, работа до изнеможения в Бугульминском театре, частые болезни катастрофически сказывались на учебе парня, которому шел уже шестнадцатый год. Да, по правде говоря, учился Алешка в Бугульме спорадически и через пень-колоду. Поэтому к его образованию требовались меры серьезные и радикальные, что родители, между прочим, прекрасно понимали. Они нисколько не сомневались в том, что после десятилетки отправят сына в Школу-студию МХАТ. Но совестливым и глубоко порядочным людям, им было стыдно осознавать голую, ничем не прикрытую реальность: со своей примитивной подготовкой Алешка просто не выдержит достаточно серьезных вступительных экзаменов в один из лучших театральных вузов страны. И тогда «папа Витя» уговорил свою добрую приятельницу Галину (Гаяне) Христофоровну Бажинджагян помочь пасынку. Сначала замечательная учительница русского языка и литературы просто дополнительно занималась с отстающим Алешей. А потом забрала его в свою Кунцевскую школу рабочей молодежи, где преподавала. Целый год юноша прожил в маленькой комнатке учительницы и в конце концов получил весьма приличный аттестат зрелости лишь с одной посредственной оценкой – по математике. Семафор на пути поступления в Школу-студию был открыт.

Но это легко сказать: открыт. А теперь представьте, читатель, себе ситуацию: перед большим семейством Баталовых, да, по существу, перед целым театральным кланом стояла задача устроить одного отпрыска семьи в престижный вуз. Как провести эту сложнейшую операцию на виду у всей театральной общественности столицы, не уронив чести и достоинства? При этом определенно не забывая, что и образы великих театральных корифеев – Константина Сергеевича Станиславского и Владимира Ивановича Немировича-Данченко – как бы будут пристально наблюдать за той операцией. Ибо кто бы что ни говорил и ни писал, но дух этих величайших деятелей отечественной культуры всегда незримо витает и в самом МХАТе, и в его школе. Так что мама Нина далеко не случайно отмобилизовала всех своих многочисленных знакомцев. Но самое главное – подключила к «делу штурма студии» экс-супруга. Ведь Владимир Петрович Баталов с 1919 года был не только актером, но и помощником Станиславского во всем: начиная с репетиций и заканчивая решением мелких бытовых проблем корифея. Другими словами, он всегда выполнял при Станиславском обязанности «адъютанта его превосходительства»: вызывал такси, покупал билеты и даже продукты питания. На всех гастролях вообще тенью следовал за Константином Сергеевичем. Именно поэтому Баталов-старший выжимал из Баталова-младшего все, что можно было выжать из последнего даже теоретически. Ему, соратнику и ближайшему помощнику Станиславского, страх как не хотелось выглядеть перед коллегами жалким и суетным просителем. Наставлял поэтому: «Сынок, я верю, что ты меня не опозоришь перед театральным миром». Сценарий всех вступительных экзаменов был расписан отцом до самых въедливых мелочей. Прозу, на всякий случай три стихотворения и три басни Алеша не просто выучил назубок, а проживал, проигрывал их великое множество раз.

Экзамены прошли на ура. Приемная комиссия осталась довольной единогласно и неподдельно. Никто из ее членов, конечно, не мог себе представить, что из этого юнца Баталова со временем вырастет величайший актер современности. Но то, что он – достойный представитель театрального семейства Баталовых, ни у кого сомнений не вызывало. Тем более что хорошее о себе впечатление Алексей великолепно закрепил на самом последнем экзамене, прочитав одну из крыловских басен, грассируя под модного в те времена Александра Вертинского. Мхатовцы-экзаменаторы даже зааплодировали. После чего родители будущего студента Школы-студии МХАТ дружно и радостно прослезились.

Ранняя женитьба

В этом месте я просто вынужден взять паузу в описании жизни своего героя, поскольку вспомнил, что столь же дружно, но огорченно родители Алексея Баталова уже слезились, когда узнали о его поспешной и чрезвычайно ранней женитьбе на подруге детства. Дело в том, что отчим Виктор Ардов получил дачу в писательском поселке на Клязьме рядом с известным художником той поры Константином Павловичем Ротовым. Это соседство и положило начало будущей скороспелой женитьбе.

Имя иллюстратора Ротова в те времена было чрезвычайно популярно. Впервые его карикатуры появились в петроградском журнале «Бич» за год до Октябрьской революции. После установления советской власти на Дону Ротов работал в ростовских Дон-РОСТА, Политпросвете, ростовском отделении Госиздата. В 1921 году перебирается в Москву и до самой войны трудится в журнале «Крокодил», параллельно печатаясь в газетах «Правда», «Рабочая газета», «Комсомольская правда», «Гудок», «Прожектор», «Огонек», «Смехач», «Чудак», «30 дней», «Лапоть». А еще он иллюстрировал книги С. Маршака, А. Барто, А. Некрасова, Л. Лагина, С. Михалкова, В. Катаева и, разумеется,

В. Ардова. Перед самой войной Ротова арестовывают за карикатуры против советской власти, напечатанные в 1934 году. Восемь лет художник просидел в исправительно-трудовых лагерях, продолжая трудиться. Множество его полотен до сих пор хранятся в Соликамском государственном краеведческом музее. В 1954 году Военная коллегия Верховного суда СССР полностью реабилитировала Ротова. Умер он зимой 1959 года. А ровно через полвека в Государственном Литературном музее пройдет персональная выставка работ Константина Ротова. И на ней выступит Алексей Владимирович Баталов. И расскажет присутствующим, как много лет назад женился на дочери художника Ирине: «Мы с Ирой – ровесники. Так что у нас была общая компания: мы бегали вместе, играли. Помню, как я эффектно появился перед всеми на белом коне. Ирина это тоже запомнила. Хотя все получилось случайно. Водовоз позволил мне проехать верхом, а лошадка была совсем старенькая. Это было незадолго до войны. Все довоенное детство кажется таким беззаботным, солнечным. Ира была небольшого роста, темноволосая, характер озорной. Помню, как однажды встретил ее на катке стадиона «Динамо». Она каталась мастерски, и это произвело на меня впечатление. А потом нас разлучила война. Меня увезли в эвакуацию в Чистополь, а Иру – в Алма-Ату. Мы снова встретились, когда, вернувшись из эвакуации, я зашел в гости к своему другу, Пете Петрову. Туда заглянула и Ира. Нам было по 16 лет, хотя взрослые нас все еще считали детьми. Для меня большое значение имело, что она своя, проверенная долгими годами дружбы. Ведь с девчонками я был очень робкий. Я не мог жениться на чужой девушке, даже подойти к незнакомке мне было трудно! Так что, скорее всего, это было просто юношеское увлечение, которое проистекало из моей стеснительности. Словом, мы с Ирой снова стали общаться, гулять вместе. Вот так буквально по улицам ходили и говорили. В то время не было никаких кафе, а если и были, то нам не по карману. Еще даже продовольственные карточки не отменили, не редкостью было, что люди недоедали. Нет, то мое ухаживание было не таким, как себе представляют нынешние молодые люди. И цветов тогда не продавали – их можно было только где-то украдкой нарвать. И подарков я делать не мог вообще никаких! И одевался черт-те во что. Помню, что у меня была шинель, солдатские ботинки и флотские брюки. И никаких носков – их тогда вообще невозможно было достать! Чтобы ноги не «белели» под черными брюками, я их красил ваксой.

Жениться на любимой девушке в те времена считалось нормой. Но конечно, если бы мы стали спрашивать совета у старших, пожениться нам, школьникам, никто бы не разрешил. Поэтому, дождавшись, пока возраст подошел, мы удрали в загс тайком. Зашли и расписались. Правда, у нас было кольцо – одно на двоих, мы купили его, одолжив денег у домработницы Николая Погодина. Такое маленькое золотое колечко, на внутренней стороне мы попросили выгравировать: «Алеша + Ира = Любовь». Помню, в загсе нам сказали, что мы – самая юная пара, но все-таки расписали и вручили свидетельство о браке. С ним-то мы и пошли к родителям, которые и не подозревали, что «дети» поженились! Конечно, они пришли в ужас. Еще не окончили школу, нигде не работаем, никакого жилья нет, и вдруг – муж и жена. Двое сумасшедших!

Родители полагали, что мы просто дружим, что мы еще маленькие. Ну ходят друг к другу в гости и ходят – чего там такого. И вдруг эти «гости» получили документальное подтверждение. Однако ничего с нами нельзя было поделать, и нам пошли навстречу. Отдельной комнаты для нас взять было, правда, негде. У нас на Ордынке жили отчим, мама, два брата, еще часто приезжала и жила Анна Ахматова в моей комнатке. Я ее на это время освобождал. У Ирочки тоже лишнего метража не наблюдалось. Поэтому мы как-то крутились, жили то у меня, то у нее. Вскоре после нашей свадьбы из лагеря вернулся Ирин отец – художник Константин Ротов. И мы с ним быстро нашли общий язык. Более того, именно Ротов первый стал учить меня рисовать! Получилось это случайно. Константин Павлович работал в журнале «Крокодил», ему нужна была натура. И вот он меня использовал: просил встать в ту или иную позу и делал зарисовки. Получается, что я у него работал натурщиком. Ну а раз я оказался рядом, то начал и красочки смешивать, еще в чем-то помогать. И вот так постепенно Константин Павлович стал меня учить рисовать. Кстати, благодаря Ротову, который в свое время получил заказ на иллюстрации к «Дяде Степе» Михалкова, Дядя Степа приобрел мое лицо. Тесть так объяснял свое решение: «Ведь у тебя, Леша, размер ноги сорок пятый. И у Дяди Степы тоже! Так, значит, вы похожи». Сейчас я уже никому не могу доказать, что был Дядей Степой, но это действительно так!

Вот с тещей, Екатериной Борисовной, у меня с самого начала не сложились отношения. Сама она была драматургом, автором нескольких пьес и книг для детей. При этом ей совершенно не нравилось, что я хочу стать актером. Но я в принципе не рассматривал никакие другие варианты относительно жизненного выбора. Ведь я буквально родился и вырос в театре. А у тещи существовало такое предубеждение относительно актеров, что, мол, они все гуляки и ненадежные люди. Конечно, наш брак распался в решающей степени из-за того, что мы с Ирой были совершенно разными людьми, не совпадающими ни по каким бытовым и нравственным амплитудам. Но немалую лепту в наше расставание внесла и Екатерина Борисовна. Ей какой-то «доброхот» сказал, что на съемках в Киеве я закрутил какой-то роман. А она, повторюсь, была уверена, что актер – профессия несерьезная, и поверила в навет. Но главное, вероятно, заключалось в том, что жене не хватало моего внимания. Мы начали ссориться. Крушение семьи происходило постепенно. То тут провал, то там. Вот так оно и получилось. Насколько я помню, официально мы расстались в 1961 году. В те времена еще сохранялась традиция печатать объявления о разводах в «Вечерней Москве». И вот однажды там появилась информация и про нас с Ириной. Но, по сути, расстались мы гораздо раньше, потому что я начал активно сниматься. Как раз тогда в Москве шли съемки фильма «Летят журавли», и я день и ночь проводил на площадке. После нашего развода Ира потом снова вышла замуж. Впрочем, что сейчас говорить об этом…