Алексей Михайлович
Шрифт:
Обвинения против Многогрешного были сведены в 38 пунктов. Самым тяжким был первый: «Безпрестанно он списывался и братство и дружбу имел великую с Петром Дорошенко, и хотел он же поддаться турскому салтану». Одного этого хватало, чтобы понести суровую кару и уж тем более потерять гетманскую булаву.
В Кремле, несмотря на явное нарушение договоренности — без указа с гетманства не смещать, — со случившимся смирились. Был проведен строгий розыск. Многогрешный был признан виновным и вместе со своим братом, черниговским полковником Василием, осужден на смерть. У плахи было объявлено о царской милости — топор заменялся Сибирью.
Следом за братьями в Сибирь угодил кошевой атаман Иван Серко, гроза татар и турок. Воспользовавшись ситуацией, он вздумал было добиваться гетманского
В том же злополучном 1672 году, в июне, казаки собрались на раду в местечко Казачья Дубрава недалеко от Путивля. Выборы проходили в присутствии белгородского воеводы, боярина князя Г. Г. Ромодановского. На этот раз в гетманы угодил «попович», генеральный судья Иван Самойлович, более других интриговавший против прежнего батуринского владыки. Как водится, после выборов, присяги, вручения знаков гетманского достоинства и молебна у боярина устроили пир. Ромодановский был столь любезен, что усадил рядом с собой старшину, чем сильно оскорбил московское дворянство. Здесь же, на обеде, было объявлено о рождении 30 мая царевича Петра Алексеевича. Этикет требовал явить радость по случаю прибавления в царском семействе. Но, подымая чаши, мало кто подозревал, что родился человек, в жизненный путь которого тесно вплетутся и их судьбы.
Между тем в московских приказах с тревогой вскрывали грамотки от порубежных воевод и посольских людей. Известия были пугающие. Война Турции с Польшей шла по непривычному сценарию. Казалось, что продвижение турок в Волыни и Подолии уже ничто не остановит. Был осажден Львов. Король Михаил Вишневецкий тщетно взывал к патриотизму шляхты. Шляхта не спешила сесть на коней, явно предпочитая шумные схватки на сейме и сеймиках кровавым столкновениям в поле. Не помогали даже случаи бесчинства иноверцев над католическими святынями, обыкновенно сильно будоражившие поляков и литовцев.
В обстановке всеобщего разброда и уныния решено было искать мира любыми средствами. Понятно, какой это мог быть мир. В октябре 1672 года в Бучаче, в лагере, где стоял сам султан, был заключен договор, горше которого Речь Посполитая, кажется, еще не знала. Подолия и Украина отходили к Турции. Король признавал Дорошенко подданным султана. Характерно, что речь шла о всей Украине, передаваемой Вишневецким Магомету IV. Со стороны Польши это было прямое нарушение Андрусовского перемирия — король распоряжался не своим. Бучачский договор был настолько унизительным и позорным, что сейм отказался признать его.
Теперь приходилось ожидать самого худшего: султан, помирившись с королем, мог по весне прийти на Левобережье и на Киев. Тогдашние публицисты неустанно призывали Алексея Михайловича готовиться к войне, чтобы защитить родную землю и заодно освободить украинцев, томившихся «под супостатом» [467] . Царь не остался равнодушным к подобным призывам. К столкновению с Турцией вела не одна только логика политического противостояния в Восточной Европе. Привыкнув смотреть на себя, как на защитника и устроителя Православного царства, Алексей Михайлович считал себя обязанным вмешаться в события. Разумеется, для этого нужно было ощущение собственной силы. Четверть века, в продолжение которых Тишайший занимал престол, не прошли даром. Явились спокойная уверенность и
467
Пушкарев Л. Н.Общественно-политическая мысль России: Вторая половина XVII века. М., 1982. С. 206.
Алексей Михайлович и его окружение решились на акцию беспрецедентную. Решено было попытаться сколотить антитурецкую лигу. Как некогда Владислав IV вдохновлялся идеей общехристианского похода против турок, так теперь и Алексей Михайлович, оставив религиозную неприязнь, звал христианских монархов на борьбу против гонителей веры. В 1672–1673 годах к европейским дворам устремились русские посольства. Но инициатива Москвы не получила поддержки. Да и не могла получить, поскольку с 1672 года в Европе вспыхнула новая война между Францией, Англией и Швецией, с одной стороны, и Империей, Испанией, Голландией и Пруссией — с другой. Этим странам было не до новых «крестовых походов». Московскому государству и Речи Посполитой пришлось оставаться один на один со своими проблемами и противниками.
Тем не менее акция не пропала даром: московские дипломаты получили возможность более обстоятельно вникнуть в европейские дела. Царь был вовсе не таким наивным, каким кажется на первый взгляд со своей идеей антитурецкого союза христианских государств. В Посольском приказе достаточно хорошо усвоили формулу, которую позднее дипломаты выразят предельно кратко: в политике нет друзей, но есть интересы. Посольская эпопея 1672–1673 годов позволила более полно определиться в интересах европейских держав. Русские послы привезли назад не одни только слова сочувствия. Сильно продвинулись отношения со странами антифранцузской коалиции, особенно с Империей Габсбургов. Последняя была заинтересована в ослаблении Швеции, традиционного союзника французских монархов. Крепки были антишведские настроения и в Москве. Правда, памятуя о печальных уроках 1650-х годов, Тишайший вовсе не собирался разрывать Кардисский договор. Но враждебность Москвы сдерживала воинственный пыл шведов, отчего, по позднему определению русских дипломатов, курфюрст Бранденбургский мог «свободно… промысл и отпор чинить, что и учинено». Взамен император обязался по окончании войны помогать Московскому государству против турок. Сдерживала Империя и воинственные настроения тех кругов в Речи Посполитой, которые жаждали реванша и готовы были даже помириться с султаном ради того, чтобы возобновить борьбу с царем.
Все это свидетельствовало о возрастании возможностей Москвы в международных отношениях. Отныне она могла претендовать на место в системе государств Восточной Европы более значительное, чем занимала ранее. Москва потеснила даже Польшу, которая постепенно утрачивала статус первостепенной державы. Навсегда уходили в прошлое послесмутные времена, когда интересы Русского государства были для европейских правительств все одно, что карта Московии — белое пятно с извилистыми линиями рек и редкими точками городов. Теперь международный расклад, по крайней мере в Восточной Европе, требовал учета интересов Москвы и поправок на ее возможную реакцию. В противном случае могло ничего не получиться…
Страх перед нашествием переполошил всю Восточную Украину. Духовенство с мольбой взывало к Артамону Матвееву: «Бога ради, заступай нас у царского пресветлого величества, не плошась, прибавляйте сил». Царское правительство тоже не желало «плошать». В 1672 году было даже объявлено о намерении царя идти с войском на защиту Киева. Если иметь в виду, что после неудачи под Ригой в 1656 году Алексей Михайлович вновь стал отдавать явное предпочтение охотничьим и богомольным походам перед походами ратными, то станет ясен символический смысл подобного жеста. До похода дело все же не дошло. Успешно повоевав с польским королем, султан ушел за Дунай, хан — в Крым, а Дорошенко — в Чигирин. Левобережье на этот раз избежало губительного «потопа».