Алексей Михайлович
Шрифт:
— Изыдите и памятуйте: священство превыше царствования!
И, повернувшись к двери, ушел в покои. С того дня Марья Ильинична, и ранее недолюбливавшая патриарха за введенные им новшества, окончательно возненавидела его. Она ничего не сказала мужу, а начала действовать исподволь, через своего отца. Милославский, в свою очередь, осторожно, пользуясь каждым случаем, натравливал государя против Никона.
Алексей медленно, но неуклонно, поддавался наушничанью, все чаще решал дела по совету врагов Никона и тем, сам того не замечая, освобождался
Уловив перемену в царе, Никон нарочито перестал с ним встречаться и заперся в своих покоях.
— Сам пожалует к нам. Не обойтись ему без мудрости нашей, — уверенно говорил он келарю, — где ему, духом слабому, Россией без нас управлять. А я не пойду, священство превыше царствования… Пущай сам первый пожалует!
Слова эти какими-то путями дошли до Милославского. Он тотчас же отправился с доносом к царю, прихватив с собой заодно челобитную духовенства на патриарха.
— И не токмо вельможи, священицы и мнихи ропщут на Никона, — едва войдя в терем и приложившись к царевой руке, выпалил Илья Данилович.
Алексей взял челобитую у тестя и передал ее дьяку.
— Чти!
Дьяк перекрестился и, свернув трубочкой губы, начал:
«Прежние пошлины с духовенства за рукоположение брать он не велел, токмо новый порядок установил: ставленникам велел привозить отписки от десятников и от поповских старост, где кто в какой десятине живет; за такою отпискою пройдет недели по две и по четыре да харчу станет рубль и два; придет с отпискою к Москве и живет здесь недель по пятнадцать и по тридцать, и становится поповство рублев по пяти и по шести, окромя своего харчу…»
Царь слушал, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону.
— Эк, над меньшой братией глумится! — сплюнул он, когда дьяк окончил.
Милославский изобразил на лице своем величайшее страдание:
— И эдакий жестокосердный и недостойный дерзает именем государевым именоваться!
Подзадоренный царь засучил рукава.
— А и отпишу ж я ему!… Так глаголом письменным зашибу, до века не опамятуется.
Усевшись за стол, он принялся строчить гневную цидулу патриарху.
На Москву прибыл грузинский царевич Теймураз.
Улицы, по которым должен был проехать царевич, запрудили огромные толпы. Окольничий Богдан Матвеевич Хитрово выбился из сил, но продолжал вместе с отрядом батожников усердно размахивать немеющими руками, наделяя палочными ударами всякого, кто осмеливался слишком выдвинуться вперед.
Вдруг взгляд Хитрово упал на патриаршего дворянина. «Погоди ужо, Никоново чадо, — сладко зажмурился он, — отменно попотчуешься», — и, улучшив удобное мгновение, ударил дворянина изо всех сил по спине:
— А не совалась бы опарушка из корытца!
Дворянин взвизгнул и повернулся к окольничему.
— Пошто бичуешь? Не простой я, чать, пришел сюда, а с делом.
Окольничий притворно удивился
— А ты кто таков?
— То-то ж, кто я таков! — запальчиво ответил обиженный. — А патриарший я человек, да с делом посланный от государя патриарха!
Люди, стоявшие подле дворянина, со страхом попятились от него. Еще недавно и сам Хитрово, при упоминании патриаршего имени, струсил бы не меньше любого простолюдина. Но сейчас он хорошо знал, как изменились отношения государя к Никону, и потому, кроме наслаждения от стычки, он не испытывал ничего.
— От государя патриарха? — взмахнул он палкой и, крякнув, как дровосек, еще раз ударил дворянина. — А не чванься, самозваного государя холоп!
Избитый прорвался сквозь толпу и, извергая потоки проклятий, побежал к патриаршим покоям.
Нетерпеливо выслушав печалование, Никон, багровый от оскорбления, ударил по столу кулаком.
— Так и молвил «государь самозваный»?
— Так и молвил, государь патриарх!
— Погоди же, проклятый!
Поутру в Кремль пришли три архиерея — послами от Никона.
— Разыщи дело, царь-государь, — поклонились они в пояс царю. — Не попусти издевы над людьми святейшего патриарха. Сними невольное прегрешение с души своей и воздай поделом окольничему.
Алексей милостиво обошелся с послами, долго беседовал с ними, но ни одним словом не обмолвился о деле, за которым они пришли.
Только в самом конце беседы он многозначительно переглянулся с Морозовым и Милославским и, будто между прочим, обронил:
— А государили на Руси два государя, да приходились они отцом и сыном друг другу, а нам — дедом да батюшкою. Ныне же един государь царь и великий князь всея Руси мы, Алексей Михайлович!
И благодушно улыбнулся архиереям.
— Так ли, преосвященные?
Послы что-то проворчали в бороды и поспешили уйти.
В Успенском соборе, по случаю двунадесятого праздника, должно было состояться торжественное служение.
Патриарх, в ожидании государя, нарочито долго оттягивал начало обедни. Он заметно волновался. Маленькие круглые глаза его, так недавно глядевшие на весь мир, как на свою вотчину, потускнели, потеряли могущество и жалко бегали по сторонам, как будто искали защиты и участия. Шаги патриарха стали неровными, неуверенными, негнувшаяся раньше спина жалко, по-стариковски сгорбилась.
Время шло, а государь все не приезжал.
— Почнем во имя Господне, — чужим, сдавленным голосом объявил наконец священникам и иеромонахам, облаченным в сверкающие ризы, патриарх.
В дверях, ведущих в алтарь, показался князь Юрий Ромодановский.
— Благослови на вход.
— Входи!
Ромодановский шагнул к Никону.
— Не будет государь нынче во храме. Гневен царское величество на тебя. Сказывает царь, что пишешься ты великим государем, а у нас един великий государь — царь.