Алексей Михайлович
Шрифт:
Цены на товары, благодаря новым деньгам, росли с необычайной быстротой. Стоимость же медных денег падала все более и более. Довольные вначале своей затеей, царь и ближние вскоре поняли, что денежные дела безнадежно запутываются. Не унывал один лишь Милославский.
— Была бы монета на рынках, а там все уладится, — уверенно заявил он однажды царю и предложил чеканить на Москве, в Новгороде и Пскове мелкие медные деньги — алтыны, грошевики и копейки по образцу старых серебряных монет.
Большое
Хлебные рынки пустели. Кое-где встречались еще возы с зерном и капустой, но крестьяне, простояв до вечера в тщетном ожидании покупателя, возвращались домой ни с чем.
По рынкам, одичавшие от голода, в отрепьях, толпами бродили работные и ремесленники.
— Христа для, подайте убогому, — клянчили они, жадно впиваясь ввалившимися глазами в возы с недоступным зерном. — Подайте Христа для!
Продавцы с участием глядели на нищих, но ничего не подавали.
— Сами не кушамши… Все на подати собираем.
Неожиданно стаей воронов, почуявших запах падали, нападали на рынок приказные.
Всполошенные мужики падали ниц.
— Помилуйте, не губите!
Но сборщики грозно взмахивали бичами.
— Не смутьяны ль уж вы, что противу податей восстаете?
Приказные оценивали не только хлеб, но и стоимость воза с конем и забирали почти все зерно без остатка.
— А жить-то чем нонеча? — вопили ограбленные. — Жить-то чем, благодетели наши?
Сборщики спокойно делали свое дело и уходили.
Милославский торжествовал. Его казна неукоснительно умножалась. Людишки его шныряли по Москве, проверяли сборщиков и львиную долю податей отбирали для своего господаря.
В день, когда были готовы новые хоромы Ильи Даниловича, построенные по «еуропейскому обычаю», он, полный гордого удовлетворения, с искренним чувством благодарности приложился к царевой руке.
— А и до чего же отменно все в державе твоей богоспасаемой, тесть мой и государь!
Алексей заткнул пальцами уши и затряс головой.
— Будет!… Опостылел ты мне с государственностью своей. Дай хоть малый час душеньке моей отдохнуть от сует земных.
— Отдохни, отдохни, благодетель.
Царь кивнул стоявшему у порога рассказчику.
— Сказывай!
И сетующе поглядел на тестя:
— Ты бы хоть единый раз потешил меня сказом таким, как сей дворянин Лихачев. А то все государственность да государственность… Тьфу!
Милославский добродушно усмехнулся.
— А отставишь меня от денежных дел да отошлешь, как сего Лихачева, во Флоренцию, чать, и я не
— Ну, не перечь государю!
Лихачев, уловив нетерпеливое движение царя, приступил к прерванному рассказу.
— И объявилися палаты… И быв палаты и вниз уйдет, и того было шесть перемен. Да в тех же палатах объявилося море, колеблемо волнами…
Алексей недоверчиво прищурился, переглянулся с тестем.
— Уж не выдумка ль!… Возможно ли быть морю в палатах?
Милославский махнул Лихачева ладонью по лицу.
— Ври, да из меры не проливай!
Обиженный гость перекрестился.
— А что зрел, о том и реку своему государю. А порукой тому сам герцог Тосканский.
Царь нараспев зевнул.
— Дивны дела твои, Господи!
И, томимый любопытством, заторопил Лихачева:
— Сказывай далее.
— А в море рыбы, — таинственно зашептал дворянин, прикладывая палец к рябому носу, — а на рыбах люди ездят, а в верху палаты небо, а на облаках сидят люди. Да спущался с неба на облаке сед человек в карете, да против его в другой карете прекрасная девица, а аргамачки под каретами как есть живые, ногами подрагивают…
Милославский заткнул уши и отошел к двери.
— Дозволь, преславный, уйти. Забрехался до краю дворянин, серед иноземцев пожительствовав!
— Нишкни, — погрозился Алексей.
Илья Данилович шмыгнул за порог.
— Сказывать ли, царь-государь? — поклонился Лихачев.
— Сказывай.
— А в иной перемене объявилося человек с пятьдесят в латах и почали саблями и шпагами рубиться и из пищалей стрелять и человека с три как будто и убили… И многие предивные молодцы и девицы выходят из полога в золоте и пляшут, и многие диковинки делали.
Восхищенный рассказом Лихачева, Алексей в тот же вечер вызвал к себе Матвеева, Ртищева и Нащокина.
— Волю зреть на Москве комедийное действо!
Ближние горячо поддержали царя и тут же принялись обсуждать, кому поручить написать «действо».
Сидевший молча у окна Милославский, едва беседа окончилась, поклонился в пояс государю.
— Дозволь молвить.
— Реки!
— Сам ты, царь, премудро сказываешь: делу-де время, потехе же час.
— Ну?
Илья Данилович осклабился.
— Ну, выходит, хочу я за дело приняться.
Государь шлепнул тестя по животу и рассмеялся.
— Что ты с ним сотворишь, коли спит он и зрит свою государственность!
— Не о себе помышляю, — преданно заглянул Милославский Алексею в глаза, — о твоем пещусь благоденствии!
И таинственно прищурился:
— Добро бы, государь, всю многоликую монету скупить, а выпустить одноликую, ибо не имут людишки веры в нынешние деньги и на них никаких товаров не отпущают.