Алексей Михайлович
Шрифт:
— Давно тебя взяли сюда?
— В ночь!
— И меня тоже…
— Ранее патриарх допытывал, да ишь не разжалобил.
— И меня соблазняли.
— Господь нам Свой венец уготовил. Ни в един же час пропасть с душою после года испытания.
— Морозова! — крикнул, входя, стрелецкий сотник.
— Я, миленький!…
— Иди!
— Не моготна.
— Ах, чтоб тебя…— выругался стрелец. — Эй, Ивашка, Петра, Ефрем, волоките ослушницу!
Стрельцы вошли, подхватили Морозову под
— Любезные мои сострадальники! Терпите, светы мои, мужески и обо мне молитеся!…
— Бог на помощь тебе, сестрица! — отвечали голоса.
В застенке, помимо попов и монахов, находились для увещевания, слежения и опроса присланные царем князья Одоевский с Воротынским и Василий Волынский.
— Что ухмыляешься? — закричал на нее Одоевский. — Ты в царской опале, скорбеть должна!
— Я пред царем не согрешила!
— Чего говорить с ней, ослушницей, — произнес Волынский, — виску ей!
Палачи бросились на нее, сорвали одежды по пояс и, закрутив назад руки, вздернули ее на дыбу.
— Это ли по-христиански? — сказала она.
Князь Воротынский смутился. «Почто терзаем?» — подумал он, вспоминая былую красоту Морозовой, и со слезами в голосе стал говорить боярыне:
— Милая, покайся! Повинись перед царем! Ведь все это у тебя наговоренное. Аввакум этот треклятущий! да Киприан юродивый, да Федор. Опомнись, мать! Опустите ее!
Морозову опустили. Она очнулась от полузабытья и заговорила голосом пророчицы:
— Не велико наше благородие телесное, и слава человеческая суетна на земле. Все тленно и мимопроходяще! Слушайте, что я скажу вам: помыслите о Христе. Кто Он, что Он? Вон, Его жиды на кресте распяли! Что же наше мучение? Ничто! И вы покайтесь! Бросьте ересь Никон…
— Вздергай ее, бей! Замолчи, треклятущая! — закричал испуганный дьяк Иосиф.
И ее тотчас снова вздернули и, встряхивая, держали на виске более получаса, «так что руки ремнем до жил протерли», потом жгли огнем и все время увещевали смириться и в заблуждениях покаяться. Она же не смирялась и только корила своих палачей.
— Ну что? — спрашивал царь время от времени у нарочно посланных.
— Упорствует, государь!…
В девять часов, после вечерни, царь послал Петра. Петр прискакал в приказ, видел страшную пытку и смутился духом.
Что это? Некогда вельможная, пышная боярыня, женщина красы неописанной, жития строгого, висит на дыбе, как колодница, с вывернутыми руками, обнаженными грудями, простоволосая; тело ее сожжено и дымится, из ран каплет кровь, а бояре еще пытают ее… за что?…
У него помутилось в голове. Он вышел на двор, и следом за ним вышел старик Воротынский.
— Оох! — протяжно вздохнул он.
— Князь, — порывисто
Князь кивнул.
— Истинно! Наши монахи да попы злы больно и царя ожесточают. Не в своем уме она. Порченая! — тихо сказал он. — А какой я знал ее! Пышная, великолепная! Взглянешь — царь-баба, глаза разгораются, а ныне… истинно, последние времена пришли! В небе звезда хвостатая. К чему? в церквах звоны идут. Вон, бают, вор Стенька Разин города друг за дружкой берет. Близится час судный! Ох, близится! Ну, я пойду! Скажи царю, что упорствует! А только я кончу пытать ее…
— Вестимо! Доброй ночи, князь!
— И тебе!
Петр погнал коня и невольно задумался.
«В чем— нибудь есть неправда. Вон Терентий возрадовался, когда в опалу попал; эта упорствует; сотнями их истязают и жгут… кто прав?…»
— Ну что? — спросил его царь.
— Упорствует! — тихо ответил Петр. Царь топнул ногою.
— Конец! Сжечь их всех! И ее, и Авдотью эту, и всех! Петр, скачи в приказ, вели срубы на болоте ставить! Жечь их!
Петр вздрогнул, но не посмел ослушаться и тотчас поскакал назад.
Плотники немедля пошли на болото и начали складывать сруб для двух сестер, а тем временем царь собрал снова думу, не решаясь сам подтвердить приговора…
Терентий не мог уехать из Москвы, не повидавшись в последний раз с Морозовой, но в то же время, как опальный, он и сам должен был скрываться днем.
Вечером он помчался в Печерский монастырь и тотчас подкупил стрелецкого голову, но тот, взяв деньги, развел руками и сказал:
— Только видеть ее нельзя, князь!
— Почему?
— Взята на увещевание в Чудовский монастырь. Слышь, там и сам патриарх будет.
— Давно?
— Да с полчаса времени!
Терентий вскочил на коня и погнал в Чудов монастырь. Монастырь был заперт, но князь назвал себя, и его впустили во двор.
— Чего тебе? — спросил привратник.
— Где боярыня Морозова?
Привратник перекрестился.
— С нами, Господи! Чего тебе до еретички этой?
— Не твое дело? Где она?
— Она-то? В трапезной! Там ее увещевают и отец патриарх, и митрополиты, и весь синклит.
Терентий поднял голову. Окна трапезной были освещены; в глубине мелькали длинные тени.
— Что за человек? Чего тебе? — услышал он грубый оклик и оглянулся. Подле него стоял стрелец.
— Я князь Теряев, — гордо ответил Терентий, — ты сам зачем здесь?
Стрелец смутился и сдернул свою шапку с головы.
— Я-то? Я сюда из Печор Морозову привез, — и, переведя дух, тихо прибавил: — Ругаются над ней, страстотерпицей…
Князь быстро взглянул на него и тихо спросил: