Аленький цветочек
Шрифт:
Стоял прохладный и ясный осенний вечер, смеркалось. По дороге Скудин отстал, привычно проверил связь:
– Первый, второй, как слышите? Приём…
Ни Гринберг, ни Капустин не отозвались. Супернадёжные профессиональные рации молчали вглухую.
– Хорош! – В паре метров от стены, огораживающей пожарище, Евтюхов остановился, вытащил беломорину и толкнул короткий спич, блеснув сантехнической доходчивостью: – Всем слухать сюда. Прикинуть хрен к носу и не мотаться как говно в проруби, держаться кильватерной струи. Шаг вправо, шаг влево – труба. Фановая… – Он закурил и медленно, как бы к чему-то прислушиваясь,
В его голосе звучал сдержанный антисемитизм. Ходють тут еврейчики всякие. Любопытствуют и языками болтают. Молчали бы в тряпочку со своими зельцами и сухариками «Любительскими». Чтоб дети их так в старости кормили!
Гринберг нехорошо оскалился и остался стоять: «Я что тебе, бульдозер?..»
Евтюхов плюнул и, навалившись плечом, начал медленно, с натугой двигать многотонную громаду.
– Трат, едрёна мать, ты-то чё засох, подсобляй! Вскоре проход в стене действительно появился.
– За мной, интеллигенция вшивая, хватит сопли жевать!
Проникая вовнутрь, Скудин из любопытства налёг ладонью на отодвинутый блок. Тот легко сдвинулся. Тогда Иван примерился к соседнему блоку и напрягся так, что хрустнули связки. Никакого эффекта. Бетонная глыба стояла непоколебимо. Как тому и положено быть.
– Не свернёшь, дымка нынче той стороной прошла. – оглянулся на ходу Евтюхов. – Не останавливайся давай, а то потом не догонишь!
– Я дико извиняюсь, многоуважаемый Василий Дормидонтович… – тотчас вклинился Гринберг. И, как ни в чём не бывало, протянул сантехнику десятидолларовую сигару. – Дымка – это кто? – И неуклюже пошутил: – Знакомая дама?
– Да как бы тебе объяснить, чтобы ты понял… – Евтюхов сменил гнев на милость, благожелательно кивнул и убрал сигару подальше. – Дымку, мил человек, видать только после бутылки портвейна, да и то как в тумане. Вредная она, сука. Лучше от неё держаться подальше.
Они шли по тропке, проложенной в траве газона, высокой, по колено, изумрудно-зелёной, несмотря на сентябрь. Деревья и кустарники, наоборот, выглядели плачевно – чёрные обгоревшие скелеты, не просто потерявшие листву, а высохшие, мёртвые, без малейшего намёка на жизнь. Под ногами стелилась густая туманная пелена, шли словно по мутной задумчивой заводи. Что-то странное чувствовалось в этом тумане. Что-то неправильное. Он полностью игнорировал ветерок и никак не реагировал на идущих людей, не образуя обычных завихрений возле их ног. Его частицы пребывали в постоянном и полностью самодостаточном движении, вспыхивали и пропадали, как серебряные блёстки, взвешенные в маслянистой жидкости. Живое существо. Наполовину не из этой реальности. Спящее… А если проснётся…
Шли молча, с опаской, след в след. Матёрым спецназовцам было не по себе.
– Тихо! – Не доходя с дюжину шагов до парковки, Евтюхов остановился, по-птичьи вытянул шею, вслушался… и ругнулся негромко, но с чувством. – Вот сука гоношливая! – И резко принял правее, обходя нечто видимое только ему. – Да ну на хрен… Бережёного Бог бережёт…
Скудин тоже бросил взгляд на парковку, нахмурился,
– Что-нибудь видишь?
– Все чисто, командир. – Гринберг, нечеловечески зоркий снайпер, только передёрнул плечами. – Никакого криминала не наблюдаю…
Площадка как площадка. Грязный, местами растрескавшийся асфальт. Лужи. Закопчённые осколки стекла. Куски пожарных шлангов, перерубленные этими самыми осколками, летевшими с высоты… Настораживающего – ноль.
– Ладно. – Скудин вытащил галогеновый «Санбим», включил… И ошарашенно замер. Луч фонаря над площадкой давал ощутимую кривизну. Говорят, так проходит свет звезды над крупным гравитационным объектом – над чёрной дырой например. Ой, мама…
– Ну чё засохли опять? Подтянись там! – Евтюхов обернулся, махнул рукой. – А то дымка нынче злая… ровно наскипидаренная…
Оглядываясь, миновали парковку, осторожно, крадучись, прошли вдоль фасада и, чавкая по грязи, повернули за угол.
– Азохенвей! – Гринберг мгновенно забыл, что по паспорту он русский. И было отчего. В торце здания зияла круглая, правильной формы дыра. Дыра размером с колесо от карьерного «БелАЗа» (а колесо это – если кто не видал – таково, что под пузом у исполина спокойно проходит легковушка), и края её были идеально ровными и гладкими. Высокопрочный бетон нигде даже не выкрошился. Казалось, будто в полиэтиленовую банку ткнули острым, докрасна разогретым железным прутом.
– Это что же такое-то, а? – Скудин поводил фонарём, луч которого, попадая на парковку, продолжал антинаучно искривляться. – Кумулятивный заряд?.. Лазерную пушку испытывали?..
– Да уж… не «Светлячок»… – Боря тронул пальцами гладкий, словно отполированный край и беспомощно вздохнул. Вот это было чудо из чудес. Чтобы капитан Капустин да чего-то не знал касаемо продырявленных стен!
– Повторяю для дураков. Дышать, как я скажу! – Евтюхов выразительно глянул на Гринберга, вытащил фонарик-жужжалку и первым полез в отверстие. «Жик, жик, жик, жик…» – отдавалось где-то внутри.
Дыра оказалась глубокой. Раскалённый прут, с удивительной легкостью продырявивший стену, проплавился сквозь дамский туалет и, очутившись в коридоре, видимо, остыл. Фаянс раковин и унитазов был обрезан словно бритвой. Фрагменты кафеля не обвалились, штукатурка держалась прочно, даже не думая осыпаться. Дела…
Гуськом, стараясь не шуметь, миновали коридор, выбрались в вестибюль.
– Вы, ребята, куда вообще-то хотели? – вяло поинтересовался Евтюхов. И, не дожидаясь ответа, принялся кощунственно мочиться на ботинки гипсового Ленина, пережидавшего в углу за дохлыми фикусами превратности Перестройки. – А то портвешок бодяженный, даёт больше в ливер, а не по мозгам. Дымку неотчётливо вижу…
«Ну, Додикович… жмот мелкий… Если что – „дымке“ тебя не отдам… сам задушу…»
Евтюховская моча тем временем опять же наперекор законам физики не растекалась по полу, а собралась в объёмный шарик и в такой позиции замерла.
Скудин отозвался уклончиво:
– Хотели в район отдела кадров. Документы кое-какие забрать.
Как говорил папаша Мюллер – что знают двое, то знает и свинья.
– Это в первый отдел, значит? – Евтюхов посуровел и сделался подозрителен. – А я-то всё думал, чё это Собакин к тебе как к родному? Одного, видать, поля ягоды. Эй, Трат, где мент должен носить нож?