Алёша Карпов

Павлов Николай Алексеевич

— Ну-с, молодой человек, извольте-ка садиться. Вот мы с вами и встретились снова. Напрасно вы тогда сбежали, напрасно. От нас убежать, молодой человек, нельзя. Мы из огня вытащим, из воды достанем.

— Достали бы, черта с два, если бы не эта меньшевистская сволочь, — процедил сквозь зубы Алеша.

— Как вы изволили сказать? Сволочь? — переспросил следователь. — Слишком громко. Слишком громко сказано, молодой человек. Сразу видно, молодость сказывается, невыдержанность. Язык мой — враг мой. А ведь за разговоры-то эти вам, молодой человек, отвечать

придется.

— Рот вы мне не заткнете. Говорить я все равно буду.

— Посмотрим, посмотрим, молодой человек, что получится. Вперед гадать не будем. Сначала соберем по крупиночке. В одну кучку сложим, стеклышком накроем, тогда и увидим, что к чему. А так, впопыхах-то, мало ли что можно наговорить себе во вред.

Следователь оказался до тошноты придирчивым человеком. Он интересовался каждой мелочью, каждым, самым незначительным фактом. Алеша решил попытаться запутать дело и этим затянуть следствие на возможно более долгий срок.

На каждом новом допросе Алеша давал следователю самые пространные, путаные показания. В конце октября следствие все же было закончено и материал передан на рассмотрение суда. Теперь Алексею оставалось только ждать приговора. Он не сомневался, что суд применит к нему самую жестокую меру наказания.

На прогулке один из недавно арестованных рабочих, поравнявшись с ним, сказал:

— Старайся отбиваться еще неделю. За это время они, наверняка, ноги протянут.

Алеша замедлил шаг, в глазах блеснула надежда.

— Действуют наши?

— Еще как!

На суде, когда председатель зачитал обвинительный акт, Алеша стал настаивать на дополнительном расследовании материалов, указывая на ряд неправильных заключений следователя. Однако все просьбы подсудимого председатель отверг.

— Если какой-то факт вы оспариваете, — глядя куда-то в сторону, безразлично говорил председатель, — мы можем не принимать его во внимание. Разберем лишь то, против чего вы не возражаете.

Алексей понял, что суд имеет по делу определенное мнение и больше ничего уже не изменит. Убедившись в этом, он умолк.

Все попытки суда заставить его отвечать на дальнейшие вопросы ни к чему не приводили. Он не только не отвечал, но, казалось, даже не слышал, о чем его спрашивали. К утру суд объявил приговор:

— За нарушение воинской дисциплины и неоднократные призывы к солдатам об измене своему воинскому долгу приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.

Когда его вывели из помещения суда, было на редкость ясное осеннее утро. Остановившись, Алеша долго смотрел на солнце. Зная, что следующего восхода ему не дождаться, конвойные терпеливо ждали.

«Погодите, подавитесь нашей кровью!» — вспомнил Алеша восклицание пехотного унтер-офицера, и ему захотелось закричать сейчас так, чтобы услышал весь Петроград, весь мир:

— Смотрите, товарищи, что делают с человеком, который боролся за правое дело!..

В одиночке он старался ни о чем не думать, но это ему не удавалось. Тошнило. Мозг сверлила неотвязная мысль: сегодня ночью — расстрел.

Завтра меня уж не будет. А ведь я еще так молод и так хочется жить! Стараясь успокоиться, он стал вспоминать детство. Вот он стоит на полосе и энергично размахивает руками, указывая путь голубям. Это была его первая, тогда еще бессознательная помощь делу, которому он потом посвятил всю свою короткую жизнь. Потом вспомнилась материнская ласка, когда он принес ночью Шапочкину револьвер. На мгновенье он даже ощутил тепло материнских рук, и его сердце наполнилось гнетущей жалостью. Если бы Алешу сейчас спросили, чего он хочет перед смертью, он попросил бы разрешения увидеть мать. Но спроси его, чем он будет заниматься дальше, если его не расстреляют и освободят, не задумываясь, ответил бы:

— Буду не на жизнь, а на смерть бороться за революцию.

Постепенно Алеша потерял представление о времени. Вдруг у двери послышались шаги. Алеша торопливо встал и запахнул шинель.

Он хотел сейчас только одного — не проявить слабости и умереть как подобает революционеру-большевику.

В двери показался подпоясанный широким кушаком, в высоких сапогах, с наганом в руке седоусый человек.

— Эй, хлопче! — оглушительно закричал он. — Чего сидишь? Собирайся! Давай на улицу!

Ничего не понимая, Алеша смотрел на вошедших людей.

— Кто вы? — спросил он.

— Свои!.. Свои!.. — кричали в коридоре. — Выходи, ребята, не бойся! Красногвардейцы мы…

Алеша обхватил седоусого за шею:

— А я думал, расстреливать пришли. Меня ведь вчера к расстрелу присудили. А это вы, товарищи.

Отпустив седоусого, он стал обнимать всех стоявших в камере людей, в том числе и прижавшегося в угол надзирателя.

Глядя на Алешу, счастливого, поверившего в свое освобождение, седоусый, стукнув винтовкой о пол, сказал взволнованно:

— В Петрограде восстание. Бери винтовку. Пришла пора придушить гадину. Окончательно…

В коридорах, в открытых камерах обнимались, смеялись, пели.

Взяв у красногвардейца винтовку, Алеша вместе с другими вышел на улицу восставшего Петрограда.

За углом какой-то человек в офицерской форме, но без погон, строил красногвардейцев и освобожденных из тюрьмы в колонну. В потрепанной фронтовой шинели, одна нога в сапоге, другая в ботинке, с перевязанной головой, он сильно хромал, припадая на больную ногу.

— Наш контуженный генерал снова армию в поход собирает.

— Как фельдмаршал: одну крепость опрокинул с ходу, дальше спешит. Быстрота и натиск чтобы…

— Гляди, гляди, как руками-то, руками-то размахивает, знать, нотацию кому-то читает, — не скрывая уважения к своему командиру, шутили стоящие рядом с Алешей красногвардейцы.

— А ты думал, зря его санитары из-под земли откопали? Знали, что наш будет.

— Наш. Больше бы таких…

Фигура офицера показалась Алеше знакомой, но он стоял далеко, а на улице все еще было темно. Трудно было разглядеть, кто этот полюбившийся красногвардейцам офицер.