Любое событие в истории Европы и Ближнего Востока от Троянской войны до наших дней можно представить как болезненное предвкушение, затем – религиозно-социальную имплозию, повторение и очередное разрешение жертвенного кризиса. Во второй
половине XIX и начале XX века число жертв из царских родов стремительно увеличивается. После Первой мировой войны и революции в России монархия фактически исчезает из континентальной Европы, уступая место чему-то «многим худшему» в понимании одних и «среднему хорошему» (потому что сравнительно безопасному) в понимании других. В государственности с того времени начинают ценить не престиж, отраженный в роскоши, но комфорт – в известном смысле состояние противоестественное, превращающее индивидуума в подвижного мертвеца, послушного дефибриллятору-маркетингу и корпорациям-некромантам. Освальд Шпенглер подводит разрушительное воздействие научно-технического прогресса «в популярном изложении» (когда невежественный, в принципе, буржуа, ставит науку себе на службу) под свою теорию декаданса. Тем же известны и многие другие выда ю щие ся европейские умы. И с тех пор, со второй половины XIX столетия, мыслители, писатели и поэты, художники и некоторые композиторы восстают против этого порядка, который успешно «унижает человеческое достоинство» безо всякой вульгарной диктатуры с массовыми репрессиями.
Жизнь Гелиогабала, его жреческий танец иллюстрирует, делает очевидным и понятным тезис Рене Жирара: внеположно религиозной, этнической и социальной
идентичности, человек высокой культуры всегда будет на стороне жертвы. Кем бы последняя ни была, деспотом или гуманистом, монархом или бесправным изгоем. Но сочувствие жертве далеко не всегда происходит из органической филантропии, сознательного стремления к справедливости и тому подобных настроений. Имморализм и одиозная репутация – орудие, позволяющее эстетическому началу препятствовать эвфемизации, смягчению характера, снижению фона и тона, трансформации высокой роскоши в умеренный комфорт, а насыщенного смыслом мифа в развлекательную историю или в анекдот.
Неотвратимая гибель античного политеистического мира и неистовая жизнь-пляска Гелиогабала находятся в двоякой связи: они в равной мере противостоят друг другу и катализируют друг друга.
Благодаря Гелиогабалу мы запомнили Рим таким, каким он был, одновременно порочным и полным нравственных предписаний и жестких законов, запомнили его империей, создавшей универсальную религию и вскоре отдавшей ее на откуп полнейшему обмирщению. Нам остается лишь предложить читателю этой статьи и сборника стихотворений Штефана Георге самому решить, усилил или примирил фундаментальные противоречия античного Рима безумный император Марк Аврелий Антонин Гелиогабал, танцующий ради танца, божественный ради божественности, именем которого и назвал свой поэтический цикл германский мастер, исповедовавший принцип l’art pour l’art.