Альгабал (сборник)
Шрифт:
Там же. В «Истории Августов» (XXI, 5) Лампридий коротко повествует об экзотической казни недоброжелателей императора: во время очередного пира Гелиогабал распорядился рассыпать с потолка лепестки роз и фиалок в таком количестве, что приглашенные на пир задохнулись. Учитывая, что Дион Кассий и Геродиан ни о чем подобном не упоминают, можно считать эту историю приукрашенными слухами, которые в те времена записывались историками с не меньшим тщанием, чем достоверные свидетельства. Сюжет отражен на известном полотне английского художника Лоуренса Альма-Тадемы «Розы Гелиогабала» (1888). На заднем плане полотна можно видеть статую Диониса, написанную художником с оригинала, хранящегося в музеях Ватикана.
Пусть в народе мрут и стонут… Вероятно, единственный наследник рода Авитов на императорском престоле сожалел, что для полного слияния восточных культов с римскими ему не хватает инцестуальной связи. О подобном казусе
Прегрешенья мнимы – годы… Герма (herma) – четырехгранный столб, завершенный скульптурной головой, первоначально бога Гермеса (чем и обязан названием), затем других богов (Вакха, Пана, в Риме – чаще всего безымянных фавнов). К римским гермам с лицевой стороны нередко приделывался фалл как символ плодородия. Гермы служили межевыми знаками, указателями на дорогах и т. п. В стихотворении содержится намек на распространенную в Риме художественную практику – украшать гермы портретными изображениями государственных деятелей, философов, писателей и других выдающихся граждан Вечного Города. В императорскую эпоху, приблизительно в I столетии н. э., гермы становятся декоративным украшением в архитектуре сугубо светского назначения. Превращенные Гелиогабалом Антонином в храмы дворцы впервые стали украшать гермами из чисто эстетических соображений.
Строй жриц на рынке проходящ… Вмешательством императоров в семейные дела высокопоставленных граждан Гелиогабал не слишком отличался. Однако известно, что второй женой Гелиогабала была весталка Юлия Аквила Севера. Довольно скоро император развелся с супругой, лишив ее титула Августы (Дион Кассий, Римская история, LXXIX, 9, 3; Геродиан, История императорской власти после Марка, V, 6, 2). О ее дальнейшей судьбе не известно. Именно эту историю, вероятно, использовал Штефан Георге для сюжета своего стихотворения.
Часы себе хочу припомнить эти… Незначительное, но любопытное отступление от параллелей Гелиогабала с Людвигом II Баварским. В отличие от европейского монарха, Гелиогабал пользовался абсолютным правом не вступать в брак или, напротив, жениться и разводиться безо всякого согласования с родителями и сенатом. Элий Лампридий описывает «вершину надругательства» над римскими законами в отношении семьи – брак с рабом Зотиком (X:5). Людвиг же, по настоянию придворных, 22 января 1867 года принимает спонтанное решение о помолвке с Софией Баварской, младшей сестрой австрийской императрицы Елизаветы. Вскоре Людвиг решительно передумал, но, не желая портить жизнь девушке, согласился на условие: свадьба состоится, если София не найдет себе возлюбленного в течение полугода. Далее последовали долгие и обстоятельные приготовления, в том числе санкция Папы Пия IX на кровосмесительный брак. Однако 7 октября 1867 года Людвиг окончательно разрывает помолвку. Это решение весьма отрицательно сказалось на репутации самого Людвига, его родственников, негативно впечатлило баварскую знать и родителей Софии.
Ауспиции. Ауспиции (лат. auspicia, от avis – «птица» и speculare – «наблюдать») – в первичном смысле – гадание авгуров (жрецов под государственной эгидой) по поведению птиц, откуда и происходит этимология, в широком смысле – самоназвание жреческой мантики в дохристианском Риме. Использовался также термин augurium.
Там же. В оригинале вместо
Там же. Штефан Георге по своему усмотрению использует символику цвета, эстетически обыгрывая тему ауспиций. Белоснежные ласточки начинают и закрывают небесную процессию из цветных экзотических птиц и мрачных врановых.
Нестор Пилявский
Жемчуг на языке
Жемчуг! дар сокрытых мест еще
Что катать вы любите без дела
Надлежит в прохладе жадных щек
Бдеть его таинственное тело
Задаться вопросом, стоит ли катать на языке жемчуг, чтобы лучше ощутить вкус поэзии Георге, и рисковать ли повторением гастрономических опытов императора Гелиогабала – это, несомненно, интереснее, чем работать над периодами и эволюцией произведений германского мастера. Но мы не столь самоуверенны и мудры, чтобы открывать первое, и не столь скучны, чтобы заниматься вторым. Предлагаем читателю локализоваться где-то посередине – между жемчугом и языком.
Альгабал – арабизированная форма агномена Гелиогабал, прозвища мальчика-императора, фигура которого восстает из строк одноименного поэтического цикла Георге. Это имя в столь необычной форме могло бы быть названием изысканных духов или алхимического растворителя, а лучше того и другого сразу, и оно намекает нам на то, что Ближний Восток, откуда был родом римский император, уже арабизирован и душа, родившаяся из вод Оронта и погрузившаяся в воды Тибра{ Оронт – главная река в Сирии, где родился и вырос исторический Гелиогабал Марк Аврелий Антонин. После убийства 11 марта 222 года его тело было сброшено разъяренной чернью в Тибр, по римскому обычаю предусмотренному для расправы над особо отличившимися преступниками.}, явилась нам после своей гибели, наполненная золотой пылью и прозрачным воздухом истекшего с тех пор времени. Впрочем, скорее она явилась не нам (что ей до нас?), а другому «безумному монарху» – баварскому королю Людвигу{ Людвигу II Виттельсбаху (1845–1886 гг.), монарху Баварии как брату Гелиогабала и «осмеянному королю-страдальцу» адресует свой поэтический цикл «Альгабал» Штефан Георге.}, и распорядитель встречи этих двух душ, Штефан Георге, оставил нам расписанный им церемониал – поэтический сборник, который принято считать поворотным и «самым декадентским» в наследии поэта-мистагога.
Поворотным «Альгабала» критики считают, поскольку в нем окончательно закрепилась манера Георге, сформированная в дополняющих цикл до негласной трилогии «Гимнах» и «Пилигримах». До этого, в своих юношеских стихах 1888–1889 годов, Георге не чурался историй и действия – вполне привычных для романтической лирики вещей. Но стихи, опубликованные в данном сборнике циклов, – это уже хрупкие и прозрачные стихи Георге, каким мы его знаем. Эти стихи не стремятся никого ни в чем убедить, они не стремятся никого тронуть, им и вовсе не нужен читатель. Они царствуют, но не правят, они статичны, и сказать многое для них – значит привести к границе молчания. Экспериментальность и искусственность, принципы новой европейской лирики, становятся правилом для Георге, и свою поэзию он открывает сапфировой и золоченой, завернутой в синие сирийские шелка фигурой императора Гелиогабала.
Окончательный разрыв между обычным и поэтическим языком, который претерпевает Европа в XIX веке, манифестирует уже первое стихотворение «Гимнов», описывающее обряд инициации, в котором муза наделяет своего избранника поэтической миссией. Теперь этот обряд не может быть таким, каким он был бы для Данте или Клопштока, поскольку традиционный акт мыслится как клише, а клише стоит избегать. Людям Нового времени больше недоступно священное в своей ординарной форме; поэты, объявившие себя последним жречеством Европы, ищут священное мусическое начало теперь только в его экстраординарном исполнении. Поэтому небесная дева, абрис которой в дальнейших стихах опознается в различных эпифаниях Богородицы, не может просто поцеловать адепта: подобно слиятельно-разделительной точке посередине строки, одному из изобретенных Георге синтаксических знаков, между губами владычицы и поэта – палец. Древний жест безмолвия странным образом присутствует в ритуале инициации в Слово. Палец у губ, ставший для католиков знаком неготовности к принятию Святого Причастия, по которому священник опознает, что пока для человека довольно и дозволено лишь благословение, этот палец, который встречает муза у губ иницианта, уверяет нас в следующем: констатировать одно лишь стремление Георге избежать шаблона любой ценой – значит не понять главного, того, что сама эта попытка есть следствие фундаментального разрыва, произошедшего между человеческим и божественным, разрыва, обнаруживаемого в языке и в сообщении уст – в communio.