Алхимик
Шрифт:
Огромная толпа собралась у подножия скалы, с которой смыкалась западная стена крепости Монсегюр. Здесь были солдаты и горожане – мужчины, женщины, дети. В воздухе висела напряженная тишина, и Лони знала – люди молчат не из почтения к священникам, а потому, что боятся того, что может случиться.
Священнослужители в черных одеяниях с вышитыми на груди огромными желтыми крестами вошли и расселись на уступах скалы, на внешних ступенях, иные – прямо на земле у башни. Тот, кто появился последним – у него были длинные, совершенно седые волосы, – поднялся на вершину скалы. Ветер раздувал полы длинной черной мантии,
Когда он взошел на вершину, почти все опустились на колени, вытянули руки, трижды ударились лбами о землю. Тальбо со своими людьми оставался на ногах, ибо их подрядили только сражаться.
– Нам предложили сдаться, – сказал священник. – Каждый, кто хочет, волен уйти.
Вздох облегчения вырвался из груди собравшихся на площади.
– Души, принадлежащие Чужестранному Богу, пребудут в царстве мира сего. Души, вверившие себя Богу Истинному, прибегнут к его бесконечному милосердию. Война возобновится, но ведь она не может продолжаться вечно. Ибо Чужестранный Бог в конце концов будет побежден, хотя и успеет прельстить и развратить часть ангелов. Будет побежден, говорю я, но не уничтожен и до скончания времен останется в преисподней вместе с душами тех, кого сумел соблазнить.
Люди снизу вверх смотрели на него. И они уже не были так уверены в том, что хотят спастись сейчас, ибо из-за этого им предстоит мучиться до скончания времен в аду.
– Церковь катаров есть Истинная Церковь, – продолжал священник. – Благодаря Иисусу Христу и Духу Святому мы смогли приобщиться к Господу. И перевоплощаться нам впредь не придется. Не придется и снова возвращаться в царство Чужестранного Бога.
Лони заметила, как трое священников выступили вперед, стали перед толпой и раскрыли Библии.
– Тем, кто пожелает умереть вместе с нами, будет сейчас даровано consolamentum.[4] Там, внизу, нас ждет костер. Мы умрем ужасной, мучительной смертью. И умирать будем долго, и когда пламя начнет пожирать нашу плоть, испытаем боль и страдания, каких не знавали прежде за всю жизнь. Тем не менее высокой чести этой удостоятся не все, но лишь истинные катары. Все прочие осуждены на жизнь.
Две женщины робко приблизились к священникам, державшим перед собою открытые Библии. Подросток высвободился из рук матери, пытавшейся удержать его, и тоже подошел к ним. А четверо наемников обратились к Тальбо:
– Мы тоже хотим получить причастие. Хотим, чтобы нас окрестили.
«Вот как поддерживается Традиция», – сказали Голоса. – Когда люди согласны отдать жизнь во имя идеи».
Лони ожидала решения Тальбо. Наемники всю свою жизнь сражались ради денег – и вот неожиданно обнаружили, что есть люди, способные делать это исключительно ради того, что считали верным и правильным.
Наконец он кивнул в знак согласия, хоть и знал, что лишается нескольких своих лучших бойцов.
– Уйдем отсюда! – сказала Лони. – Пойдем на стены. Ведь священники же сказали, что каждый, кто хочет, волен уйти.
– Нам лучше отдохнуть, Лони.
«Ты умрешь», – снова зашептали Голоса.
– Я хочу увидеть Пиренеи, Тальбо. Хочу еще хоть раз взглянуть на долину. Ты ведь знаешь – я скоро умру.
Да, он знал. Как человек, прошедший через множество битв, он знал, какие раны окажутся для его солдат смертельными. А рана Лони открылась три дня назад и отравляла ей кровь.
Люди,
А Лони была близка к смерти. Мучивший ее жар унялся, и Тальбо понимал, что и это – скверный признак. Покуда болит нога и горячка треплет человека, его плоть сопротивляется. Теперь же сопротивление сломлено и началось ожидание.
«Ты не чувствуешь страха», – шептали Голоса. Нет, Лони не было страшно. С раннего детства она знала, что смерть – это еще не конец, а начало. В ту пору Голоса были ее задушевными товарищами и обладали ей одной видимыми лицами, телами, манерой двигаться. Эти существа являлись к ней из других миров, разговаривали с ней и никогда не оставляли одну. Детство ее было счастливым, и мать благодарила судьбу за то, что они живут в краю катаров, часто повторяя: «Католики давно бы уж сожгли тебя заживо». Катары же не придавали значения тому, что девочка разговаривает со своими невидимыми друзьями, ибо считали: хорошие люди хороши, злые – злы, и нет во Вселенной такой силы, которая могла бы изменить это.
Однако пришли французы и заявили, что у катаров нет своей страны. И с восьмилетнего возраста Лони видела вокруг себя только войну и резню.
Но разве не война подарила ей счастье встречи с мужем, которого где-то в дальних краях наняли катарские священники, никогда в жизни не державшие в руках оружия? А вместе с тем что, как не война, вселило в нее страх быть сожженной заживо, ибо католики были все ближе к ее деревне? Она стала бояться своих невидимых друзей, и вот мало-помалу они начали уходить из ее жизни. Оставались только их Голоса. Они по-прежнему предсказывали, что должно произойти, и объясняли, как она должна вести себя. Но она не хотела дружить с ними, потому что они знали слишком много; ведь это Голос однажды обучил ее приему со священным деревом. И вот с тех пор, как начался последний крестовый поход против катаров и французы-католики стали выигрывать одно сражение за другим, она больше не слышала Голосов.
Но сегодня у нее не было больше сил думать о священном дереве. И Голоса зазвучали вновь, на этот раз, впрочем, не внушая ей тревоги и беспокойства. Напротив – она нуждалась в них: кто, как не они, укажут ей, когда она умрет, верный путь?
– Не тревожься за меня, Тальбо. Я не боюсь умереть.
Они поднялись на стену. Дул, ни на миг не стихая, ледяной ветер, и Тальбо пытался укрыть ее своим плащом. Однако Лони не чувствовала холода. Она глядела на мерцавшие на горизонте огни какого-то города и на видневшиеся по всей равнине, насколько хватал глаз, костры – это стало лагерем войско католиков. Французские солдаты ожидали, какое решение примут осажденные.
Откуда-то снизу донесся звук флейты. Несколько голосов завели песню.
– Солдаты, – сказал Тальбо. – Знают, что могут погибнуть в любую минуту, и потому стремятся, чтобы жизнь была непрекращающимся празднеством.
Лони почувствовала, как ее охватывает неимоверная злоба – злоба на эту самую жизнь. Голоса рассказывали ей: Тальбо повстречает еще многих женщин, у него будут дети; добыча, полученная в разграбленных городах, сделает его богатым человеком. «Но никогда никого не станет он любить так, как тебя, потому что ты навечно останешься частью его», – говорили Голоса.