Али-Баба и сорок разбойниц

Донцова Дарья

– Вовсе нет, – стрельнула в мою сторону густо намазанными глазами девица, – я принесу вам обувку.

Мне ее идея показалась конструктивной, и, несмотря на сопротивление маменьки, мы приступили к ее осуществлению. Сначала Николетте принесли чудовищного вида кроссовки, размера эдак сорок шестого. Увидев, что ей предложили временно нацепить на ноги, маменька затрясла головой и категорично заявила:

– Ни за что! Хоть убейте.

– Вы не волнуйтесь, – принялась уговаривать ее продавщица, – они чистые, просто страшные.

– Их

Мишка только в магазине носил, – ворковала другая, расстегивая «молнию» на маменькиных сапогах.

– Нет, – капризничала та, – хоть убейте меня, не надену!

– На поезд опоздаешь, – напомнил я.

– Господи, – взвыла Николетта, – почему ты постоянно посылаешь мне испытания!

Причитая, она перебралась в кроссовки и, сев на поданный стул, стала раздавать указания продавщицам:

– А ну поторопитесь, а то ногам холодно. Эти уродские ботинки совсем не греют.

– Мишке они тоже не нравились, – пробормотала одна из торгашек, скатывая дорожку, – он их поэтому редко надевал, а после его смерти никто на них и не польстился.

– Чьей смерти? – подскочила на стуле Николетта.

– Так Мишка помер, – пояснили хором продавщицы, – сам допился, а ботиночки остались…

Выпалив это, девушки ловко подхватили дорожку и втащили ее в магазин.

– Это что? – растерянно обвела нас взглядом маменька. – Я надела обувь мертвеца?

Мы с носильщиком переглянулись. Мужик судорожно закашлялся, а я, ощущая, как уголки рта начинают разъезжаться в предательской улыбке, быстро сказал:

– Посиди тут пару минут одна, мы погрузим пока багаж в купе и за тобой вернемся.

Маменька, ошеломленная происшествием, милостиво кивнула. Носильщик дотолкал тележку до вагона, снял чемоданы и сумки, получил честно заслуженную плату и, давясь от хохота, ушел. Я побежал к магазинчику и нашел там маменьку в состоянии крайней озлобленности. В руках она держала десять рублей.

– Ты хочешь купить воды? – осторожно спросил я.

– Нет, – гаркнула Николетта, тяжело дыша от возмущения. – Это мне дали!

– Кто? – изумился я. – Зачем?

– Подошел какой-то урод, – запричитала маменька, – сначала просто смотрел на меня, потом сунул червонец и велел: «На, бабушка, купи себе хлебца». Он меня за нищую принял!

Я изо всех сил сжал зубы, чтобы сдержать смех. Не далее как неделю назад Николетта купила себе за бешеные деньги последний всхлип моды: джинсовое пальто, подбитое соболем. Я не стану сейчас озвучивать стоимость вещи. Выглядит пальто устрашающе, так, будто три его предыдущих владельца скончались от старости, проносив этот шедевр на плечах всю свою жизнь. Потертая, кое-где рваная джинса, повсюду булавки, пятна, чистый кошмар, но зато модно и дорого. На вокзале полно провинциалов, естественно, большинство из них ничего не понимает в гримасах подиума. Добрый дядечка не пожалел десятки, увидев перед собой пожилую женщину, одетую в рванину и раздолбанные кроссовки. И назвал Николетту бабушкой!

Слава

богу, именно в тот момент, когда маменька набрала полные легкие воздуха, чтобы втоптать меня в тротуар, появилась девушка с сапогами. Николетта швырнула ассигнацию в грязь, мгновенно обулась и понеслась к поезду. Я бежал за ней, тихо радуясь тому, что до отхода состава осталось девять минут и мне не придется долго сидеть в купе, выслушивая речи взбешенной маменьки.

Я хотел подсадить Николетту в вагон, но она отпихнула меня, схватилась руками за поручень, легко вскочила на ажурную железную ступеньку, повернула ко мне идеально намакияженное лицо и с вызовом поинтересовалась:

– Разве я похожа на старуху?

В желтоватом свете вокзальных фонарей мелкая сеточка морщин, покрывающая лицо Николетты, была абсолютно незаметна, а фигуру маменька сохранила девичью, поэтому я с жаром воскликнул:

– Конечно, нет! Тот мужчина небось пьяный был! Принять молодую женщину за бабушку! Смешно, право слово!

Николетта удовлетворенно улыбнулась, попыталась поднять ногу и… осталась стоять. Я похолодел, нет, только не это!

– Вы идете? – поторопила проводница. – Прощайтесь скорей, посадка заканчивается!

Николетта усиленно дергала ногами, но не сдвинулась с места даже на миллиметр. А еще говорят, что снаряд два раза в одну воронку не падает! Маменька опять ухитрилась застрять гвоздеобразными каблуками в отверстиях. Только сейчас это была не дорожка, а ступенька. Поняв, что пассажирка потеряла способность двигаться, проводница забегала по перрону, размахивая руками, словно пытающаяся взлететь тучная курица.

– Ой, что делать-то! Ой, состав задержу! Ой, нагорит мне! Ой, она ж не может так на подножке до места ехать!

На свою беду, я обладаю слишком живым воображением и моментально представил такую картину. Поезд несется сквозь ночь, издавая гудки, уютно светятся окна вагонов. На ступеньке стоит Николетта, одной рукой она, чтобы не упасть, цепляется за поручень, в другой держит мобильный телефон, в который изрыгает проклятия. Угадайте, кому адресованы ее гневные речи? Правильно, мне!

Надо отдать должное Николетте, она не стала рыдать, а заорала на проводницу:

– Хватит вопить! Эка невидаль, каблук застрял! Я сейчас сниму сапоги и пойду босиком в купе, а вы скатайте ступеньку, втащите ее в вагон, а мы потом ножницами вырежем обувь!

Воцарилось молчание. Толстуха в синей форме замерла, поморгала ярко-розовыми веками, открыла рот, нарисованный темно-фиолетовым карандашом, и выпалила:

– Ты что, с крыши упала? Ступенька чугунная, какие ножницы, блин!

– Поезд Москва – Карловы Вары отходит через минуту, – предупредило радио.

– Вава! Сделай что-нибудь! Не стой столбом!

– Ботинки надо нормальные покупать, а не выпендриваться, – пошла в атаку проводница, – помирать пора, а она модничает.

– Вава!!! Все из-за тебя! Быстро освободи меня.