Алиби Алисы

Скьюс К. Дж.

— Трое мужчин проникли к ним в дом.

— И что они сделали?

— Вы уверены, что хотите знать? — спрашивает он, допивая чай большими глотками.

— Мне нужно это знать.

— Они избивали его все утро, привязав к батарее, а потом задушили. На глазах у Алисы. — Он просто констатирует факты, в его словах нет ни капли тепла.

— Алиса видела это?

— В тот день она вернулась из колледжа позже обычного. Они ждали ее, привязали к батарее в другом конце комнаты и тоже избили. Но они оставили ее

в живых, только заставили смотреть.

Они… ее изнасиловали? — спрашиваю я, вытирая слезы.

— К счастью, нет. У них в банде был тип, который пытал женщин таким образом, но он тогда сидел в тюрьме. Нет, ее не насиловали. Но избили ее так, что ей пришлось удалить матку, и у нее теперь не может быть детей.

— О господи.

— Я не был у них несколько дней, но Дэн не отвечал на звонки, и я поехал посмотреть. Когда я нашел их, пульс у Алисы был едва различим. Вернувшись домой, открыл бутылку виски и выпил не отрываясь.

— Так вы спасли ей жизнь? — Слезы льются не переставая. Нил протягивает мне пару бумажных полотенец.

После больницы ее на время перевели в Манчестер, а затем снова в Ливерпуль. А перед тем, как переехать сюда пару месяцев назад, она какое-то время провела в Ноттингеме.

— Под другими именами?

— Да. У нее все было новое: имена, паспорта, работа. Она была Энн Хилсом, Мелани Смит и Клер Прайс. А теперь она — Джоан Хейнс.

Иногда я навещаю ее, проверяю, как идут дела, делаю за нее покупки, когда она не может выйти. Я больше не обязан этого делать, но все равно делаю.

— А почему она не может выйти?

— Просто паранойя. Она привыкла к тому, что я все время прихожу. Но с тех пор, как ее перевели в категорию невысокого риска, я стал приходить реже, и ей трудно с этим смириться.

— Наверное, она видела в вас второго отца.

Нил оставляет это замечание без ответа.

— Банды, которую сдал Дэн, больше не существует. Но несколько недель назад ей казалось, что трое из них ее преследуют.

И это было так на самом деле?

— Нет, — отвечает он, глядя в пространство. — Она все придумала.

— Но ведь ее действительно преследовали. По крайней мере Кейден Коттерил.

Нил качает головой и молчит. Господи, он выглядит таким несчастным. А я-то думала, что он сможет хоть как-то подбодрить меня. Здесь так мрачно: сырые углы, продранный кошками коричневый диван, коричневое кресло, маленький телевизор со старинной антенной, крошечная ванная. Убожество, уныние и холод. Мне хочется спалить это место дотла. Нил продолжает пялиться в телевизор.

— Так вы не восприняли ее жалобы всерьез?

— Нет! Не воспринял! — почти кричит он. — Нет никаких новых угроз. Вы не представляете, сколько я от нее натерпелся за эти годы, а она продолжает придумывать все новые истории про телефонные звонки, каталоги гробов и мужчин, которые ее преследуют. Она просто добивается внимания.

— Хорошо, хорошо, — говорю я, стараясь его успокоить. — Господи, я ведь только спросила.

—

У нее это постоянно. — Нил вскакивает на ноги и начинает ходить из угла в угол. — Она — как испорченные часы: показывает одно время, отбивает другое, и ни одно из них не соответствует реальности. Последний год наблюдать за ней было просто кошмаром.

— А что было в том сообщении, которое она вам оставила?

— Я уже не помню.

— Да все вы помните. Разве вы можете выбросить его из головы? Ну, что она сказала? Говорите!

Он показывает рукой на розетку, и я вижу на маленьком столике его телефон, подключенный к зарядному устройству.

— Она сказала, что с нее достаточно. Сказала, что хочет умереть. А потом попросила прощения и повесила трубку.

Я вижу, что он гораздо более обеспокоен, чем показывает. Мне ужасно хочется пить, и я снова беру в руки кружку — лучше уж такой чай, чем вообще ничего, — но вкус какой-то странный.

— Бр-р-р. Что это?

— Чай.

— Молоко, что ли, прокисло?

— Я добавил туда стопку виски, чтобы успокоить ваши нервы.

— Мои нервы в порядке, — говорю я, ставя кружку обратно на столик. Какой-то он все время дерганый. И тут я вспоминаю, как подобным образом выглядел мой отец: да он просто пьян. А вот и бутылка, спрятанная позади горшка с увядшей петрушкой.

— Сколько вы уже приняли?

— О господи, только не начинайте.

— Если снова начнете на меня кричать, дам в морду, — предупреждаю его я. — Терпеть не могу алкоголиков. Понятно?

Он поднимает руки вверх, показывая, что сдается.

— Коттерил сказал, что были какие-то следы крови на ковре.

— Да, я видел их. Но он говорил, что недавно у нее шла кровь из носа, так что не думаю, что это существенно. Но ванна наполнена водой, и вот этого я не понимаю.

В его голосе не слышится беспокойства, только недоумение. Иду в ванную и включаю свет. Ванна наполовину заполнена ярко-синей водой, по поверхности которой плавают крошечные золотые звездочки, образующие сложный узор в потоках сквозняка, дующего через щель в окне. По краю ванны и на полу лежит несколько блестящих упаковок от таблеток — все они пустые. Снотворное, 50 миллиграмм.

— Ничего там не трогайте, — кричит Нил из гостиной. — На всякий случай.

— На какой еще случай?

— На случай, если окажется, что есть что-то, чего мы с вами не заметили.

Выключаю свет и иду в спальню. Здесь все такое же темное и тусклое, как и в гостиной. На стенах — грязно-желтые обои. Убогая односпальная кровать с помятыми простынями и тонким одеялом. Внутри открытого гардероба лежит новорожденный ребенок, завернутый в розовое с желтым одеяло. Наклоняюсь и дотрагиваюсь до лица куклы — она выглядит совершенно как живая. Беру ее на руки — вес как у настоящего ребенка, но пахнет пластиком. На спине — маленький переключатель: плакать, дышать, писать, спать. Ставлю его в положение «спать» и бросаю куклу на кровать. Дотрагиваюсь до простыни — она сырая.