Алкоголик. Эхо дуэли
Шрифт:
Да, с женщинами только так, потому что для них мысли и фантазии о сексе важнее самого секса. Про это надо помнить, чтобы властвовать над женщиной.
Тишину кабинета разорвал телефонный звонок. И этот же самый звонок прогнал Музу, убил все идеи и мечты Вадима Свирина.
Это был Матвей Матвеевич – Антикварщик. «Вот так всегда, – подумал Свирин, – старый алкаш не дает расслабиться, как будто сквозь стены видит. И это при отпитых мозгах. Или не настолько они отпитые? Все-таки директор фирмы до сих пор он, как бы там ни было».
— Чем занимаешься, Вадик? – голос в трубке звучал совсем
— Готовлюсь к тренингу, – Вадим постарался выдержать бесстрастно-официальный тон.
— Ну и слова придумали, с тобой говоришь, как на стадион все равно попадаешь. Вечные соревнования. – Можно было подумать, что Матвей Матвеевич не владел терминологией, с которой в свое время сам знакомил молодых сотрудников агентства. – С кем соревноваться собрался, Вадик?
— Ну, Матвей Матвеевич, не я собираюсь соревноваться, а кандидаты в депутаты. А я только выполняю свою работу.
— Тренируешь, значит?
— Тренирую.
— А результаты?
— В перспективе. Это будет тренинг на тему, как при общении с журналистом не сказать лишнего: «Даже если ваши отношения максимально близкие, вы едите, пьете, спите и т.д. с журналистом, будьте осторожны в высказываниях. Не думайте, что ради вас он сможет пожертвовать сенсацией». Буду говорить о том, что принципиальное значение в общении имеет и выражение лица. Даже взгляд может уничтожить человека. И еще: обсуждая проблему, надо следить за тем, чтобы в голосе звучала доброжелательность.
— Стало быть, учишь народ осторожности. Но ты ведь тоже журналист, – засмеялся Матвей Матвеевич. – Это как если бы Кармен пригласила мужчин на лекцию о вреде эмансипации.
— Все правильно, я действительно учу всех осторожности. – Свирину удавалось сохранять спокойный тон при внутреннем бешенстве.
Он не зря проводил тренинги для кандидатов в депутаты. Он знал, как важно следить за интонациями. Здесь нужна особая осторожность и постоянный самоконтроль. О чем бы ни говорили, слегка надменный или раздражительный тон может вызвать у собеседника болезненную реакцию.
— Что касается журналистики, то вся журналистика для меня умерла, – продолжал Свирин. – Я знаю ей цену. И привык эту цену назначать. Я даже газеты не могу читать – противно.
— Молодец, Вадик, – звуки в трубке были такие, что создавалось впечатление, что директор фирмы то ли жует, то ли курит, то ли пьет по ходу телефонного разговора. – Это следующая фаза профессионализма. Когда дело для тебя умерло, ты делаешь его одной левой. Утомленный опытом, удрученный знанием. Я тоже почти не читаю газеты. Времени не хватает. Последняя статья, которую прочел, повествовала о мини-свиньях. Они в Европе сейчас очень популярны в качестве домашних животных. Их выгуливают на поводках, а дома они очень легко приучаются к туалету. Единственная проблема состоит в том, что они норовят вырасти.
Общаясь с начальством по телефону, Свирин представлял Матвея Матвеевича сидящим в совершенно неудобном для сидения антикварном кресле. Он как бы видел квартиру Матвея Матвеевича, где часы перезваниваются мелодичными голосами и много старинных предметов, хранящих отпечаток прошлого. В этой квартире Свирину всегда поневоле хотелось понизить голос, словно кругом были не прекрасные антикварные
«К чему он клонит? – лихорадочно думал Свирин. – Ведь не мини-свиньи его волнуют на самом деле, не о них же он мне хочет рассказать. А слово «пистолет», запретное для телефонных переговоров. Именно пистолет системы Кухенройтера, изготовленный немецким оружейником в восемнадцатом веке, интересует его сейчас. Он держит меня под контролем. Он хочет, чтобы я не привыкал к самостоятельности и по-прежнему продолжал ожидать его команды – сверху, снизу или еще откуда-то, чтобы приступить к действию. А в отсутствие этого распоряжения переливал из пустого в порожнее, сетовал на злую судьбу, отвлекался от настоящих дел и занимался второстепенными. Нет, так больше не будет. Посмотрим, кому достанется пистолет. Да, именно пистолет – та карта, которую я смогу разыграть как козырную».
— Как там наш курьер? – словно в подтверждение его мыслям поинтересовался Матвей Матвеевич.
— Вроде бы нормально. Все идет по плану. Вернется – рассчитаемся.
— Да, – Матвей Матвеевич на противоположном конце провода словно задумался. – Я тут хожу на лекции, или, как ты говоришь, тренинги по психологии. Там объясняют, что субъекта за его усилия важно время от времени поощрять, причем чем дальше, тем реже можно этими глупостями заниматься. Он пашет уже просто по привычке.
— Наверно, иностранцы лекции читают. Шведы какие-нибудь?
— Да, шведы. Они чувствуют себя у нас миссионерами. И, как все миссионеры, самоутверждаются на туземцах, – говорил Матвей Матвеевич. – А ведь у нас нормальная отечественная школа практической психологии. Ее, кстати, развивали в аристократических салонах девятнадцатого века. Тогда люди были внимательны друг к другу и все замечали.
— Этот вопрос еще не нашел своего исследователя.
— Ладно, Вадик, – прошелестел голос в трубке. – Мне хотелось бы встретиться и поговорить с курьером, когда он вернется. Приведешь его ко мне на квартиру.
«Хрен он вернется», – пронеслось в голове Свирина и как бы телепатически передалось боссу, потому что Матвей Матвеевич неожиданно строго сказал:
— Помни, Вадик, Господь взыскивает строго, но милость Его не знает границ.
«Врешь ты все, – подумал со злостью Свирин, – никуда ты не ходишь, ни на какие шведские лекции по психологии. Сидишь в темноте и пьешь. А все эти «субъекта за его усилия важно время от времени поощрять» – ошметки знаний, полученных в школе КГБ или где еще там раньше учили всем этим психологическим обкаткам. Знаем – все у вас в прошлом. И все же, как мягко стелет – не угрожает, не употребляет категорических авторитарных слов «всегда», «никогда», которые заведомо ставят в неловкое положение, вынуждая признавать неправоту или оправдываться. Старая школа».